Кристофер Прист - Лотерея [litres]

Я отпрянул от всего этого, словно боясь заразиться.

– Так что же, ты считаешь, я должен делать? – спросил я в конце концов.

– Я все еще думаю, что ты должен идти до конца. Разве это не очевидно?

– Далеко не очевидно. Ты противоречишь сама себе. Все, что ты говоришь, еще больше меня запутывает.

Сери молчала, опустив голову, и я вдруг осознал, что мы с ней удаляемся друг от друга. Впрочем, мы и прежде не были особенно близки, если не считать преходящих близостей секса. Я все время ощущал, что оказался в ее жизни по чистой случайности, так же как и она в моей. Пока что наши жизни идут параллельно, но со временем они неизбежно разойдутся. Сперва я считал, что нас разведет атаназия, но вполне возможно, что для этого хватит и чего-то значительно меньшего. Она пойдет своим путем, я – своим.

– Холодно что-то, – пожаловалась Сери.

С моря дул ветер, да и климат на Коллаго был далеко не тропический. Коллаго располагался на той же широте, что и Джетра, только в другом полушарии. Сейчас здесь только-только начиналось лето, в то время как там, у нас, это были первые недели осени.

– Ты так и не объяснила свою точку зрения, – напомнил я Сери.

– А это что, так уж обязательно?

– Это помогло бы мне принять решение, вот и все.

На обратном пути к нашему коттеджу Сери держала меня под руку. Решение так и не было принято, а принимать его надо было срочно, причем мне, мне самому, безо всякой помощи со стороны. Обращаясь за ответом к Сери, я пытался спрятаться от неопределенностей своего разума.

Войдя в коттедж, я сразу вспомнил тот деревенский домик в горах Мьюриси; и здесь, и там нас, вошедших с холода, обдало уютным теплом. Сери тут же улеглась на одну из двух нешироких кроватей и начала читать какой-то валявшийся рядом журнал, я же прошел в другой конец комнаты, оборудованный на манер рабочего кабинета. Здесь имелись письменный стол и стул современной и очень приличной работы, а также корзинка для мусора, пишущая машинка, стопка писчей бумаги и уйма разнообразных ручек и карандашей. Я всегда питал слабость к приспособлениям для письма и хорошей бумаге, а потому сел за стол и начал пробовать машинку. Она была значительно лучше по конструкции и массивнее, чем портативка, на которой я печатал свою биографию, и подобно тому, как иногда, сидя за рулем незнакомого автомобиля, ты чувствуешь, что мог бы вести его очень быстро и без малейшей опасности, так и сейчас мне казалось, что за этим столом сочинение лилось бы из меня, как из птицы песня.

– Слушай, – повернулся я к Сери, – ты не знаешь, зачем здесь все это хозяйство?

– Читай буклет, там все написано, – огрызнулась она, не поднимая глаз от журнала.

– Я тебя что, отвлекаю от важного занятия?

– А ты не мог бы на какое-то время заткнуться? Я хочу от тебя отдохнуть.

Я полез в саквояж, достал проклятый буклет, бегло его пролистал; по пути мой глаз зацепился за фотографию точно такого же, как мой, коттеджа, залитого светом и совсем пустого. Там не было ни сандалий, небрежно сброшенных на половик, ни одежды на спинках кроватей, ни пустых пивных банок, рядком выстроившихся на полке, ни теней на ослепительно-белых стенах.

Подпись под фотографией гласила: «Каждый из коттеджей снабжен современными письменными принадлежностями, которые помогут вам написать свою автобиографию, что является одним из ответственнейших элементов нашего эксклюзивного курса процедур».

Само собой, тут имелся в виду тот самый вопросник, о котором говорила мне Сери. Они хотят, чтобы я описал себя во всех подробностях, рассказал историю своей жизни, что позволит им позднее воссоздать меня в соответствии с написанными мною словами. Никто в этой клинике не знал, да и не мог знать, что я давно уже выполнил эту работу.

Я подумал о людях, приплывших вместе со мною на корабле, как сидит сейчас каждый из них за столом вроде этого, сидит и вспоминает свою жизнь. Ну и что же найдет он в ней такого, что бы стоило рассказать?

Ну почему я не умею думать о других людях без этого гнусного высокомерия? А я-то сам, что я нашел в себе такого, о чем бы стоило рассказать? Перенося свою жизнь на бумагу, я со стыдом замечал, насколько она заурядна, насколько бедна существенными событиями.

А не это ли было истинной причиной, почему я так много напридумывал? Не может ли статься, что дело совсем не в какой-то там метафорической истине, а в самом элементарном самообмане, стремлении показать себя лучше, чем я есть?

Я взглянул на кровать, на голову Сери, склоненную над журналом. Светлые, с золотистым оттенком волосы свешивались ей на лицо, частично его скрывая. Итак, я до смерти ей надоел, она захотела от меня отдохнуть. Я не интересуюсь никем и ничем, кроме собственной персоны, я все время копаюсь в себе, задаю бесконечные вопросы. Моя внутренняя жизнь постоянно лезет наружу, а бедная Сери должна была это терпеть. Я слишком уж засиделся в своем внутреннем мире, я тоже от него устал и очень хотел со всем этим покончить.

Я разделся и лег на вторую кровать, полностью игнорируя игнорировавшую меня Сери. Некоторое время спустя она потушила свет и забралась под одеяло. Я лежал, слушал мирные звуки ее дыхания и мало-помалу погрузился в сон.

Посреди ночи Сери перебралась на мою кровать. Она обнимала меня, целовала в лицо, и в шею, и в ухо, в конце концов я проснулся, и мы занялись любовью.

Консультант оказался женщиной, она пришла ко мне на следующее утро, как раз когда Сери принимала душ. И тут же, буквально за считаные минуты, мои смутные сомнения обрели четкую, осязаемую форму.

Ларин Доби, как она представилась, попросила, чтобы я называл ее по имени, и привычно уселась за стол. Я был настороже, потому что мгновенно ощутил за ней всю мощь лотерейного аппарата. Она пришла сюда, чтобы дать мне консультацию, а значит – была хорошо обучена переубеждать таких, как я.

Замужняя дама средних лет, Ларин была очень похожа на учительницу, принявшую наш класс, когда мы перешли из начальной школы в среднюю. Одного уже этого вполне хватило бы, чтобы я встретил ее в штыки, а на более рациональном уровне меня возмутила ее неколебимая уверенность, что так или иначе, но я соглашусь на их процедуры. Теперь, когда мне противостояла не безликая Лотерея, а вполне конкретная личность, мои мысли стали гораздо четче, определеннее.

Все началось с небольшого разговора на общие темы: Ларин расспрашивала меня о путешествии, об островах, которые мне довелось посмотреть. Я внутренне ощетинился, стараясь не поддаваться на ее уловки, не идти на сближение, держаться своей новообретенной объективности. Ларин пришла сюда как консультант, чтобы уговорить меня на процедуры, в то время как я уже принял четкое решение и не нуждался ни в каких консультациях.