Макс Фрай - Синий [litres]

– Я в порядке, – наконец сказала Люцина. – Спасибо, что вы сами за мной пришли, это большая честь. Но разве срок моего контракта уже закончился? Мне сейчас кажется, что прошло только четырнадцать с небольшим лет. Или это у меня с памятью?..

– Да все отлично с твоей памятью. Ты вообще замечательно держишься. Все бы так. А то, представляешь, чуть ли не каждый второй в обморок падает. Я, конечно, всем сердцем сочувствую, но хоть убей, не понимаю, с чего бы тут падать? Тоже мне великое потрясение – вернулся человек домой…

– А почему меня так быстро вернули? – спохватилась Люцина. – Я что-то сделала не так? Плохо тосковала? Совсем не вспоминала о доме? Я и правда не помнила вообще ничего, как отрезало! Теперь, задним числом, даже не верится, но было именно так. И не тосковала, только скучала. Там, на Другой Стороне, многие скучно живут, и я сама не заметила, как втянулась. Видимо я – компанейский человек.

– Скука вполне годится, – утешила ее Кара. – Ты вообще молодец. Просто мы сейчас всех с Другой Стороны уводим, не дожидаясь окончания контракта. Концепция внезапно сменилась. Я от этого, честно говоря, не в восторге, но ладно, начальству видней.

Услышать от самой Кары: «Ты молодец», – это, конечно, было круче всего на свете. На такую награду Люцина совершенно не рассчитывала. Ни за что не поверила бы, если бы ей кто-то подобное предсказал.

– Тебе теперь полагается почетная пенсия до конца жизни, как всем бывшим Мостам, – заметила Кара. – Но если заскучаешь без дела, имей в виду, я буду рада взять тебя в свой отдел. Мне очень нужны уравновешенные, стойкие люди, особенно с уже готовой, сложившейся биографией на Другой Стороне.

– А вот сейчас я вполне могу упасть в обморок, – честно сказала Люцина. – Слышала, что от счастья с людьми такое иногда случается, и теперь представляю, как. Я же именно ради этого и завербовалась в Мосты! Чтобы потом, когда вернусь домой и буду считаться великим героем, попроситься в ваш отдел. С первого курса об этом мечтала – ну, то есть с тех пор, как вы из университета в Граничную Полицию ушли. Но раньше проситься было бессмысленно: я никогда не умела сама проходить на Другую Сторону, даже в раннем детстве ни разу туда не проваливалась, родители нарадоваться не могли… Но говорят, того, кто уже побывал Мостом, легко научить: тело чувствует себя там как дома; просто обычно бывшие Мосты ни за какие коврижки не соглашаются возвращаться. А я соглашусь. Другая Сторона мне не то чтобы очень понравилась, но ничего особо ужасного, такого, чтобы ее бояться и ненавидеть, там, по-моему нет.

– Научить и правда будет несложно, – подтвердила Кара. – Только на первых порах всюду за ручку водить придется, чтобы не потерялась. Но через это все поначалу проходят, нормальный этап.

Стефан любит подкрадываться незаметно. Как трындец.

То есть он, конечно, и по-человечески может объявиться, самым обычным образом, предварительно постучав в бубен или прислав смс. И даже регулярно так делает, но любит – вот как сейчас, внезапно подкрасться, выбрав момент, когда я сижу в кофейне, в кои-то веки откровенно наслаждаясь своей человеческой сутью, которая, надо отдать ей должное, изрядно обостряет удовольствие от ледяного кофе: блаженство не может быть полным без предварительных страданий от летней жары. А за любыми страданиями – это как раз к человеческой сути, остальным не дано.

В общем, я, как следует настрадавшись от бодрой прогулки по адскому пеклу, сижу в тени, укрытый зеленым тентом кофейни, пью ледяной эспрессо и закусываю его колотым льдом, полный стакан которого мне достался в качестве комплимента от заведения, за красивые глаза; то есть, если называть вещи своими именами, за умение неназойливо, но убедительно агонизировать на виду у бариста – обычно этот номер отлично срабатывает, я получаю дополнительный лед, и грызу его с удовольствием пятилетнего хулигана, только что отломавшего от соседского подоконника первую в своей жизни сосульку, поочередно прикладываю стакан к разгоряченным щекам и попутно глазею на окружающих девушек в настолько коротких шортах, что результат выглядит даже прельстительней, чем если бы они просто бегали голышом.

Именно такие лирические моменты Стефан обычно и выбирает, чтобы подкрасться ко мне незаметно, как и положено всякому настоящему трындецу. Только что никого рядом не было, а за спиной так и вовсе стена; не мне бы, конечно, полагаться на незыблемость стен, но ощущение есть ощущение, а оно явственно свидетельствует, что стена там есть, твердая и надежная. И когда мне на плечо ложится рука, тяжелая, как грехи трех дюжин человечеств, а затылок щекочет знакомый шепот: «Привет», – я поневоле вздрагиваю.

Стефан страшно доволен: партия еще, можно сказать, не началась, а счет уже в его пользу, один – ноль.

– О тебе стало трудно думать, – говорит он, усаживаясь напротив.

– А зачем обо мне думать? Вот он я.

– Сейчас – да. Но это не всегда так.

– Сам же первым взвоешь, если я буду рядом всегда.

– Не факт, – задумчиво говорит Стефан. – То есть, может быть, действительно взвою, а может и нет. Пока не попробуешь, не узнаешь. Но мне это, скажем так, трудное счастье вряд ли в ближайшее время грозит. Тебя сейчас даже просто застать в одиночестве – большая удача. Но я молодец, улучил-таки момент. Пошли, что ли, выпьем на радостях, раз все так прекрасно сложилось.

– Пива? – обреченно спрашиваю я.

– Обойдешься, самому мало. Будешь сидр?

– Буду, если холодный. А если теплый… ладно, все равно буду. Но с укоризненным выражением лица.

– Договорились, – кивает Стефан. – Понятия не имею, каково текущее состояние обреченного на тебя сидра, но на укоризненное лицо в твоем исполнении я бы посмотрел.

Мы идем по городу, и это, надо сказать, отдельное удовольствие – просто гулять со Стефаном, обычным образом, как будто мы – самые настоящие люди, два городских бездельника, у которых всего-то забот найти подходящую пивную и наклюкаться там прежде, чем закончатся карманные деньги, или у кого-то зазвонит телефон. Город в присутствии Стефана ведет себя гораздо более прилично, чем наедине со мной: небо не изменяет цвет с голубого на невозможный, в стеклах витрин отражается только то, что положено, дома не отращивают новые крыши и башни, на горизонте не возникает лишних холмов, улицы не меняются местами, трещины на стенах не складываются в заклинания, тени прохожих не отращивают крылья, щупальца и рога, кондитерские не превращаются в антикварные магазины, где продаются волшебные талисманы, отлично помогающие от размеренного течения невыносимой жизни и больше ни от чего. Но при этом тротуары и стены, деревья и камни, птицы и автомобили, киоски и лица прохожих – то есть вообще все вокруг начинает сиять таким восхитительным светом, невидимым, но явственно ощутимым, что хочется плакать, как некоторые люди плачут в музеях, причем примерно по той же причине: хороший шаман, как хороший художник, одухотворяет все, на что упадет его взгляд. А Стефан, как ни крути, не просто очень хороший, а великий шаман.