Макс Фрай - Синий [litres]

Когда небо на горизонте – не прямо за морем, наискосок, правей – начало понемногу светлеть, обещая еще не рассвет, а только его неизбежность когда-нибудь после, Ганс заметил, что его пальцы постепенно становятся прозрачными – не как оконные стекла, как помутневший хрусталь. Сперва решил, померещилось, но проверил, посмотрев через пальцы на далекие пляжные огни – надо же, действительно просвечивают. И с каждой минутой все сильней. Прозрачность постепенно распространялась по телу – вот уже и через ладони стало можно увидеть свет, и предплечья понемногу начинают переливаться каким-то сумрачным перламутром. Ничего себе. Ну и дела.

Ганс не испугался, даже не особо удивился. Как-то очень спокойно подумал: похоже, я понемногу исчезаю. Это вполне логично: все-таки у нас в городе точно нет моря, у нас две реки. Где-то я, значит, не там оказался. В таком интересном месте, где меня просто не может быть. Поэтому мне придется исчезнуть? Может, оно и к лучшему – не помереть лет через двадцать от старости и болячек, а сгинуть неведомо где, на берегу моря. У моря хорошо исчезать.

Спохватился: только вот репетиции… – но тут же снова исполнился счастливого безразличия: ай ладно, чуваки точно выкрутятся. Симон быстро кого-нибудь найдет на замену, еще и получше меня. Я же, в сущности, довольно посредственный музыкант, только с ними расцвел почему-то. Ну так и любой другой расцветет.

Вспомнив о репетициях, потянулся за рюкзаком. Не то чтобы действительно захотел поиграть напоследок, музыка сейчас казалась ему просто приятным излишеством, всю жизнь была нужна, чтобы зарастить какую-то тайную рану, закрыть дыру, которой больше, похоже, нет, так что играть стало необязательно. Просто решил, это очень красиво – играть ночью у моря на саксофоне, постепенно бледнея, как предрассветное небо, становясь прозрачным, как вода. Хоть в кино вставляй такую финальную сцену. Смотреть на это, правда, особо некому: пляжники давным-давно разошлись по домам. Но море-то здесь, на месте. Оно – самый главный зритель. Так что пусть будет вот такой красивый финал.

Пальцы хоть и стали прозрачными, повиноваться пока не отказывались, и дыхание было как минимум не хуже, чем всегда, и губы отлично слушались. И радость от игры никуда не делась – пришла, заполнила под завязку, стоило только начать.

Начал вполне предсказуемо с Summertime, продолжил – обнять и плакать! – не менее предсказуемо: My Tears [30]; за слезами последовал сладкий Blue Train [31]. Смешно, – думал Ганс, – всегда считал себя неукротимым авангардистом, жаждущим новых путей, а как дошло до дела, ничего кроме старой доброй джазовой классики вспомнить не получается. Да и не хочу я сейчас ничего другого играть.

Когда закончил Blue Train, на его колено легла почти невесомая рука. И знакомый, господи твоя воля, невозможный и единственно возможный сейчас голос сказал:

– А теперь моих любимых «святых» [32]!

Ответил, не оборачиваясь, просто чтобы не разорваться от слишком большой, непосильной порции счастья:

– Лорка, ты ретроград.

– Ретроградка, – педантично поправила его Лорета. – Обскурантистка и мракобеска. Ты, кстати, и сам не лучше. Так что давай, играй.

Сыграл, конечно. Он и раньше ей никогда не отказывал. То есть, конечно, отказывал – в пустяковых, житейских вопросах, но если уж Лорка в кои-то веки просила что-то сыграть, играл как миленький, даже если был не в настроении, спешил или хотел спать. И сейчас играл ее любимых «святых», а сам глядел на Лорету, которая сидела рядом с ним на песке, точно такая, как прежде, похожая на стриженого мальчишку с круглыми глазищами и ямочками на щеках, думал: как же это я так удачно умер, что сам не заметил? Никаких мучений – оп! – и сразу с Лоркой в раю! Неужели сердце все-таки остановилось от той рюмки текилы? Или, наоборот, разорвалось? Ничего себе крепкая выпивка у чувака.

Когда доиграл, Лорета сказала:

– Спасибо. А теперь давай, пакуйся и обувайся. Пора домой.

Это прозвучало так естественно и обыденно, словно они оба были живы и случайно встретились в городе, поэтому Ганс совершенно не удивился, не встревожился, не стал расспрашивать, что теперь считается их домом, далеко ли туда добираться, и много ли останется от него по пути.

Упаковал саксофон в рюкзак, дотянулся до кроссовок с носками, невольно поморщился:

– Противные, мокрые и холодные. Босиком пойду.

– Дело хозяйское, – согласилась Лорета. – Только здесь не бросай. Хочешь, я понесу?

Не дожидаясь ответа, одной рукой подхватила обувь, другую протянула Гансу:

– Вставай!

Сколько знал Лорету, всегда удивлялся, какая она на самом деле сильная, от хрупких по-детски женщин такого не ждешь, даже если помнишь по опыту, как обстоят дела. Вот и теперь удивился, как легко Лорета извлекла его из шезлонга, в котором так засиделся, что уже ощущал его частью себя. С другой стороны, – думал Ганс, – сейчас-то точно ничего удивительного. По идее, мы оба – мертвые, ангелы, или духи, никто нисколько не весит вообще. Хотя телесные ощущения почему-то никуда не делись. Все чувствую, как живой: в пятку впилась ракушка, губы болят, мокрые брюки неприятно холодят кожу, и колени ноют, как это всегда бывает, если долго сидеть на чем-нибудь слишком низком. Это что, по привычке? Типа фантомных болей? Надо потерпеть, постепенно пройдет?

Когда они вышли с песчаного пляжа на гладкий, твердый асфальт, Ганс с досадой подумал, что его нынешняя фантомная телесность какая-то слишком уж достоверная, перебор. В раю вполне можно было бы обойтись без мелких камешков, на которые он то и дело наступал в полумраке. Но почему-то не обошлось.

В конце концов он сдался, присел на край тротуара, надел скользкие ледяные кроссовки. Привычно выругался – два раза, по одному на каждую ногу. Лорета терпеливо ждала, улыбаясь своей фирменной улыбкой, специально предназначенной для житейских невзгод, одновременно сочувственной и насмешливой, чтобы не особо унывал. Когда он завязал шнурки и поднялся, сказала:

– Мокрые ноги – ужас, как противно, уж я-то знаю! Но за твою прогулку у моря – вполне нормальная цена.

– С учетом того, что я встретил тебя, вообще не цена, – согласился Ганс.

Лорета скривилась, как будто вот-вот заплачет, но решительно тряхнула стриженой головой, снова заулыбалась, взяла его за руку и повела дальше, как ребенка из детского сада. Гансу с непривычки даже понравилась эта роль, топал за ней без возражений и глазел по сторонам с совершенно детским восторгом: вот райская улица, засаженная райскими деревьями, на ней горят райские фонари, мимо проехали райские автомобили, мигает райский светофор, а там, на углу, райский дом, разрисованный райскими же русалками – офигенно красивый! Жалко, мы с Лоркой не в нем живем.