Ким Робинсон - Золотое побережье [litres с оптимизированной обложкой]

Он уходит из отеля, заставляет себя вернуться на улицу попрошаек. Заставляет себя смотреть на этих людей. Вот, думает он. Вот мужчина, вот женщина, вот ребенок. Это мир. Это реальный мир. Он плетется по тротуару, у него срывается дыхание. Он не понимает своих ощущений – они какие-то незнакомые, раньше таких никогда не было. Он просто смотрит.

Лица в открытых дверях, люди, сидящие на полу. И глядящие на него.

Кажется, что этому моменту не будет конца, – этому моменту и вправду не будет конца, его существование продлится внутри Джима, в микроскопической структуре нейронов, синапсов, аксонов. Странное это дело.

– Давайте уедем, – говорит он наутро. – Мне здесь не нравится.

И они летят на Крит – новая идея Джима.

– Даем тебе, Джимбо, последний шанс…

Они приземляются в Гераклионе, завтракают у ларька, торгующего гамбургерами, в конторе «Эйвиса» [32] Эйвис – компания по прокату автомобилей, имеющая отделения во многих странах. берут напрокат «Ниссан» и направляются смотреть Кносс, веселенькую, ярко раскрашенную реконструкцию минойского дворца. Здоровенная толпа туристов. И вообще все это чем-то смахивает на пирамиды.

– Вот же черт, – в полном отчаянии говорит Джим. – Дайте мне эту карту.

Сэнди вручает ему эйвисовскую карту острова. Минойские развалины отмечены двусторонней алебардой, греческие развалины отмечены сломанной колонной. Джим выискивает сломанные колонны, он уже сообразил, что на этом острове минойские развалины считаются развалинами первого сорта, а греческие – второго. Нужно найти переломленную колонну, которая располагается подальше от всех городов, в тупике малозначительной дороги и, по возможности, рядом с морем.

– Порядок. – Находится не один, а даже несколько значков, удовлетворяющих всем поставленным условиям. Джим выбирает из них первый попавшийся.

– Отвези-ка нас, Хэмфри, на самый конец этого островка.

– Будет сделано. Только не забывайте, почем здесь бензин.

– Вези!

– Будет сделано. И куда же мы направляемся?

– В Итанос.

– Всемирно известный Итанос, – смеется Сэнди, – так, что ли, Джим?

– Как раз наоборот. Это пирамиды – всемирно известные, и Кносс – всемирно известный, и Красная площадь, она тоже всемирно известная.

– Понял, молчу. Итанос так Итанос. А что там есть такое?

– Понятия не имею.

И они едут на восток, вдоль северного побережья Крита.

И всех их одновременно озаряет одна и та же мысль: эта земля выглядит в точности как Южная Калифорния. Что-то вроде окрестностей лагеря Пендлтон. Сухая, каменистая местность, поросшая сухим колючим кустарником, круто опускающаяся к берегу сверкающего лазурью моря. Пересохшие речные русла. Голые, усеянные валунами холмы. Чуть в глубине, подальше от берега – несколько высоких гор.

– Первая волна американских поселенцев, – медленно говорит Джим, – упорно называла Южную Калифорнию американским Средиземноморьем. – Он без отрыва смотрит в окно машины. – Теперь понятно почему. Такая же земля, такой же ландшафт, но вы посмотрите, как использовали все это греки.

Поросшие колючками холмы.

То там то сям – деревни. Бетон, известковая побелка. Цветы.

Жилища неопрятные, но без признаков нищеты. Квартирка Джима меньше любого из здешних домов.

Там, где склоны не слишком крутые, растут оливковые рощи.

Древние, сгорбленные деревья, скрюченные руки, серебристо-зеленые пальцы.

Вся дорога в черных круглых маслянистых пятнах: раздавленные оливки.

Ты здесь живешь?

Белая с голубым куполом церковь стоит на вершине холма. Неудобно!

Апельсиновая роща…

– Вот как оно выглядело, – негромко говорит Джим. Все молчат и смотрят в окна.

Они заходят в деревенскую лавку, покупают простоквашу, брынзу, хлеб, оливки, апельсины, колбасу, рецину и узо [33] Рецина – вино со смолистым привкусом; узо – анисовый ликер. ; хозяйка лавки не понимает ни слова по-английски, но зато прямо лучится приветливостью – приятный контраст со всеобщей алчностью в Египте.

Поближе к вечеру они преодолевают последний участок черного асфальтированного шоссе, которое тянется здесь вдоль пересохшего, спадающего к морю русла, и тормозят.

И слева и справа – поросшие колючками холмы.

Холмы на фоне темно-синего моря.

Песчаное побережье, рассеченное на две части невысоким, плоским холмом.

Холм примыкает к заливчику и сплошь покрыт развалинами.

Безлюдие и заброшенность. Развалины и колючки – и больше ничего.

– Господи!

Джим выскакивает из машины. Этот самый, раз за разом повторяющийся сон, как он бродит по каким-то руинам, – после достопамятной попытки найти эль-моденскую школу, этот сон одолевает его чуть не ежедневно. Проснувшись, он всегда удивляется: придет же в голову такая ерунда.

Древние руины всегда обнесены заборами, там везде билетные кассы, указатели, таблички с объяснениями, гиды, посещение от стольких-то до стольких-то, очереди и обнесенные канатом участки, где «руками не трогать», и буфеты, и повсюду толкутся легионы туристов, старающихся понять, что же тут такого интересного, о чем, собственно, весь шум, – так ведь?

И – вот оно. Джим продирается сквозь кусты, влезает на груду обломков и оказывается в полуобвалившемся дверном проеме. Древняя церковь. Крестообразная планировка, у дальней стены – алтарь, заглубленный в тело холма. Все колонны упали и валяются теперь около стен.

Появляется остальная компания.

– Смотрите, – говорит Джим. – Церковь, скорее всего византийская, но ее строили из всего, что попало под руку. Колонны, вероятно, римские, но, может, и греческие. Вон те большие камни в стенах, которые совсем ноздреватые, они, наверное, минойские. Вытесаны за две тысячи лет до строительства этой церкви.

Сэнди согласно кивает, его лицо расплывается в улыбке:

– А вы посмотрите на пол, вон там, у входа. Дверь запиралась на что-то вроде большого шпингалета, когда ее открывали и закрывали, шпингалет царапал пол. Получился идеальный полукруг. – В полном восторге он разряжается знаменитым чапмэновским смехом.

Хэмфри и Анджела идут на северный склон холма, где виднеются почти не тронутые временем стены… небольшой крепости, что ли?

– Хорошо сохранилась, – замечает Сэнди.

– Венецианская, наверное, – говорит Джим. – На тысячу лет младше церкви.

– Знаешь, Джимбо, я просто не врубаюсь в такие временные масштабы.

– И я тоже.

С вершины холма открывается прекрасный обзор и моря, и, в другую сторону, ближайшей части острова. Единственный признак присутствия здесь людей – две ободранные лодки, косо лежащие на прибрежном песке. Одна из них покрыта брезентом, под которым что-то топорщится, наверное подвесной мотор. А так – полное безлюдие. Земля словно покинута всеми ее обитателями, эгейские просторы – ровная, гладкая плоскость.