Энтони Берджесс - Семя желания [litres]

В просторном, уходящем ввысь мрачном вестибюле несколько надзирателей, по всей очевидности только что сменившихся, отдавали свои ключи старшему смены, довольно странному типу в новеньком отглаженном мундире, очень худому и высокому, ростом скорее семи футов, чем шести.

– Да, так, да… – бубнил старший смены без особого интереса. – Да, верно. – Сверив номер на ключах со списком, он ставил галочки в ведомости. – Да, так. – Потом передавал ключи помощнику, который вешал их на доску.

– Да, верно, – сказал он Тристраму.

В левой створке массивных тюремных ворот имелась крохотная открытая дверка, за которой исчезали надзиратели. Вот так все просто. Тристрам постоял с мгновение на ступенях, вдыхая воздух свободы и глядя вверх, пораженный высотой неба.

«Осторожно, осторожно, не выдай себя», – советовал он собственному колотящемуся сердцу.

Он ушел медленно, стараясь насвистывать. Но для этого у него во рту все еще было слишком сухо.

Подошло время сева. Пусть по одному-два, но из курятника появлялись яйца, свинья Бесси, почти бодрая, резвилась, близнецы благоденствовали. Беатрис-Джоанна с сестрой сидели в гостиной и вязали из суррогата шерсти теплые распашонки. В сколоченной Шонни двойной колыбельке Тристрам и Дерек Фоксы спали в полном согласии.

– Я не гоню тебя с детьми, – сказала Мейвис, – я думаю только о том, что лучше для тебя. По всей очевидности, ты сама не захочешь остаться тут насовсем, не говоря уже о том, что места у нас не так много. И потом, ты опасна для всех нас. Я хочу сказать, ты должна подумать о будущем, принять какое-то решение, верно?

– Ох да, – удрученно согласилась Беатрис-Джоанна. – Вы были очень добры. Я все понимаю.

– Ну и что ты надумала? – спросила Мейвис.

– А что я могла надумать? – переспросила Беатрис-Джоанна. – Я написала три письма Тристраму – на адрес Министерства внутренних дел, – и все они вернулись обратно. Возможно, он мертв. Возможно, его расстреляли. – Она два или три раза шмыгнула носом. – Нашу квартиру, скорее всего, зацапал Департамент расселения Полпопа. Мне некуда и не к кому идти. Не слишком приятная ситуация, правда? – Она высморкалась. – У меня нет денег. У меня ничего на свете нет, кроме этих близнецов. Ты меня можешь выставить, если хочешь, но мне буквально некуда идти.

– Никто не говорит о том, чтобы тебя выставить, – резко сказала Мейвис. – Ты моя сестра, и это мои племянники, и если тебе придется остаться тут, ну тогда и говорить не о чем.

– Может, я могла бы найти работу в Престоне или где-то поблизости, – без особой надежды сказала Беатрис-Джоанна. – Это, наверное, чуть помогло бы.

– Работы нет никакой, – возразила Мейвис. – И деньги – меньшая из чьих-либо забот. Я говорю про опасность. Я думаю о Ллевелине и Димфне и о том, что станется с ними, если нас арестуют. А ведь нас арестуют, знаешь ли, если всплывет, что мы укрываем… как это называется?

– Есть такой термин «повторнородящая». Я повторнородящая. Значит, ты видишь во мне не сестру. Для тебя я просто нечто опасное, повторнородящая.

Сжав губы в тонкую линию, Мейвис согнулась над вязаньем.

– А Шонни так не думает, – сказала Беатрис-Джоанна. – Только ты думаешь, что я обуза и угроза.

Мейвис подняла взгляд.

– Нехорошо так говорить и не по-сестрински. Совершенно бессердечно и эгоистично. Тебе бы следовало осознать, что пришло время рассуждать здраво. Мы рисковали до того, как родились малыши, очень рисковали. Теперь ты обвиняешь меня в том, что я больше думаю о собственных детях, чем о твоих. А что до Шонни… он слишком добросердечный для этой жизни. Добросердечный до глупости и вечно твердит, дескать, Господь нас защищает. Иногда меня тошнит от имени Бога, если хочешь знать правду. Рано или поздно Шонни всех нас в неприятности впутает. Рано или поздно мы все из-за него в беду попадем.

– У Шонни достаточно здравый ум.

– Он, возможно, в здравом уме, но здравый ум скорее обуза, когда живешь в безумном мире. И здравомыслящим его никак не назовешь. Если думаешь, что он способен здраво рассуждать, выбрось это из головы. Он просто везучий, вот и все. Он слишком много говорит и всегда не к месту. Помяни мое слово: рано или поздно удача его подведет, и тогда помоги Господи всем нам.

– И что мне, по-твоему, делать? – спросила, помолчав, Беатрис-Джоанна.

– Ты должна делать то, что, на твой взгляд, лучше для тебя самой – что бы оно ни было. Оставайся тут, если нужно, оставайся столько, сколько тебе покажется удобным. Но постарайся иногда помнить…

– Что помнить?

– Ну, что кое-кто вошел для тебя в расходы и даже подверг себя опасности. Я говорю это сейчас и больше повторять не буду. На том тема закрыта. Просто мне бы хотелось, чтобы ты иногда не забывала, вот и все.

– Я правда помню… – Голос у Беатрис-Джоанны дрогнул. – И я очень благодарна. Я говорила это по три раза на дню, каждый день с тех пор, как приехала. Кроме, разумеется, того дня, когда, собственно, рожала. Я и тогда бы сказала, но мне о другом надо было думать. Если хочешь, я и сейчас скажу, чтобы за тот день возместить. Я очень благодарна. Я очень благодарна. Я очень благодарна.

– Незачем так себя вести, – сказал Мейвис. – Оставим этот разговор, ладно?

– Да. – Беатрис-Джоанна встала. – Оставим этот разговор, памятуя, разумеется, что его завела ты.

– Ни к чему так говорить, – повторила Мейвис.

– А пошло оно все! – отозвалась Беатрис-Джоанна. – Пора их кормить. – Она подняла из колыбельки близнецов.

Это было уж слишком… всего этого слишком… Поскорей бы вернулся с сева Шонни. Она понимала, что двум женщинам в доме не место, но что ей делать?

– Думаю, до конца дня мне лучше посидеть у себя в комнате, – сказала Беатрис-Джоана сестре. – Если это, конечно, можно назвать комнатой. – Едва она это произнесла, как ей захотелось откусить себе язык. – Извини. Я не то имела в виду.

– Делай что хочешь, – ядовито отозвалась Мейвис. – Иди ровно туда, куда хочешь. Сколько я тебя помню, ты именно так и поступала.

– Черт, черт! – крикнула Беатрис-Джоанна и с грохотом дверей скрылась с розовыми близнецами.

«Как глупо! – думала она позднее, лежа в сарае. – Нельзя так себя вести». Ей надо примириться с тем фактом, что это единственный дом, где она может жить, что у нее нет другого крова, пока она не узнает, что, собственно, происходит в мире, где (если на этом, а не на том свете, иначе это не имело значения) Тристрам и как укладывается в общую картину Дерек. Близнецы не спали. Дерек (у него на одеяльце было вышито «Д») пускал пузыри материнским молоком, и оба сучили ножками. Благослови боже их носочки из хлопкозаменителя, милашки. Ей многое пришлось ради них вынести. Выносить многое – одна из ее обязанностей. Со вздохом она пошла в гостиную.