Александра Бракен - Темные отражения. Немеркнущий [litres с оптимизированной обложкой]

От рассказа Оливии меня затрясло.

Девушка закусила губу.

– И, конечно, конечно – он отправляет в Белый шатер тех, кого никто не хватится. Он знает, что я ничего не могу с этим поделать, а они не могут сопротивляться. Однажды, когда я попыталась, он забрал двух детей вместо одного.

– А что насчет этого Бретта? – спросила я. – Он поддержал тебя. Можешь ли ты…

– Ничего не получится, – перебила Оливия. – Бретт не такой, как Майкл, хотя второй после него в иерархии. Время от времени Бретт приносит мне вещи для детей, но, если Майкл его поймает… он будет следующим, кто сгинет.

Белый шатер можно было опознать сразу – это была большая, криво установленная палатка из крашеного брезента. Вонь от «шатра» донеслась до нас раньше, чем мы его увидели. Оливия прикрыла рот и нос висевшей на шее красной банданой. Воздух наполнился тяжелым запахом фекалий – дышать стало практически невозможно.

– Вы должны забрать его и бежать, пока он еще в состоянии, – сказала Оливия. – Ваша подруга на складе – вы до нее не доберетесь. Но, по крайней мере, сможете забрать его. Я помогу. Возможно, вместе вы сможете справиться с патрулем.

Джуд сжал мое плечо.

– Все хорошо, – заверила я мальчика. – Это не вариант. Мы ее не оставим.

Джуд кивнул и посмотрел в сторону склада. Его лицо обеспокоенно нахмурилось.

– Они ее не обидят?

Я приподняла бровь.

– Я больше волнуюсь, не обидит ли она их .

– Оливия? – тихо окликнул девушку Толстяк. – Ты в порядке?

Она замерла у палатки, опустив голову и комкая ткань своего платья.

– Он… Мне так жаль, я старалась, очень старалась, но… – с мукой в голосе произнесла она. – Я единственная, кто может им помочь. Он тоже пытался, но…

– Он, – повторила я, чувствуя, как замедляются удары моего сердца. – Кто?

Оливия недоуменно моргнула, шрамы на лице, казалось, проявились еще сильнее.

– Разве вы… Вы здесь не из-за Лиама?

Не помню, как я ворвалась в палатку, помню только руки, такие же бледные, как ткань Белого шатра, откинули в сторону старую простыню, что служила дверью. Внутри зловоние усилилось, смешиваясь с тошнотворными запахами плесени и грязной воды. Я моргнула, чтобы глаза быстрее привыкли к тусклому свету. Стоило мне зайти внутрь, как поддоны, задевая один другой, заскрипели и застонали под ногами.

Их было много – по крайней мере, двадцать пять детей, устроившихся по обе стороны палатки. Некоторые лежали на боку, свернувшись калачиком, другие кутались в тонкие простыни.

В центре всего этого лежал Лиам.

Я всем врала.

Кейт. Остальным. Себе. Каждый день, каждый божий день.

Потому что вот она, правда. Вот она, вырываясь наружу, раздирает меня на части, толкает в дальний угол палатки и вот-вот прорвется рыданиями.

Я жалела об этом.

Теперь, увидев его лицо, растрескавшиеся, покрытые синяками руки, едва удерживающие бледно-желтое одеяло, накинутое на плечи, я очень сильно об этом пожалела, испытав такую сильную боль, что она согнула меня пополам, прежде чем я успела сделать один-единственный шаг к нему.

Долгие месяцы его лицо жило только на мониторах, хмурый взгляд был навсегда запечатлен в цифровых файлах. Его образ был заперт в моей памяти, но я не понаслышке знала, как со временем искажаются и тускнеют воспоминания. Это было так эгоистично, так ужасно и отвратительно, но целых три удара сердца я думала только о том, что не должна была его отпускать.

Я скучала по нему. Скучала по нему, скучала… Господи, как сильно я по нему скучала.

В палатке царила тишина. Я провела пальцем по краешку его облезлого одеяла. Лиаму оставили лишь серую футболку. Босые ноги были синеватого оттенка. Мне казалось, что я перестала дышать. Последний раз, когда я видела Лиама, его лицо было испещрено синяками и порезами, полученными после побега из Ист-Ривер.

Но это было лицо, которое я помнила, которое я увидела в первый день в минивэне. Которое можно было читать как открытую книгу. Глаза скользнули от его широкого, открытого лба к сильному, небритому подбородку. К полной нижней губе, потрескавшейся от холода. К волосам, спутанным и потемневшим, слишком отросшим даже для него.

Воздух вышел из его груди с ужасным протяжным хрипом. Я потянулась к Лиаму, стараясь унять дрожь. Я коснулась ладонью его груди – хотела почувствовать, что он жив, что он дышит. Мое прикосновение было едва ощутимым, но его веки мгновенно распахнулись. Небесно-голубые глаза остекленели, лихорадочно-яркие на грязном лице. Они тут же закрылись снова, но могу поклясться – уголки его губ дрогнули в слабой улыбке.

В разбитом сердце уже нечему разбиваться. Но вот я, а вот он, и правда оказалась гораздо ужаснее, чем я когда-либо могла себе представить.

– Ли, – проговорила я, снова положив руку ему на грудь, на этот раз прижав ее плотнее, и дотронулась другой рукой до его щеки. Этого-то я и боялась – красными они были не из-за холода. Он весь горел. – Лиам, пожалуйста, открой глаза.

– Вот… – пробормотал он, поежившись под одеялом… – вот ты где. Можешь… Ключи… Я оставил их, они…

«Вот ты где» . Я напряглась, но руки не отняла.

– Ли, – повторила я, – ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю?

Веки затрепетали, поднимаясь.

– Нужно просто…

Скрипнул поддон – это Толстяк встал рядом со мной на колени.

– Привет, дружище, – с трудом выдавил он, прижимая тыльную сторону ладони ко лбу Лиама. – Вечно ты в какую-то фигню вляпаешься.

Лиам перевел на него взгляд. Напряжение, застывшее на лице, словно бы растаяло, уступая место бесхитростной чистой радости:

– Толстячелло?

– Ага, ага, только прекрати делать такую идиотскую рожу, – буркнул Толстяк, который сам смотрел на друга с точно таким же выражением.

Лиам наморщил лоб:

– Что… Но ты… Твои родители?

Толстяк посмотрел на меня.

– Поможешь мне его усадить?

Мы взяли Лиама за руки и помогли принять более-менее вертикальное положение. Парень привалился ко мне, и его голова откинулась назад, уткнувшись мне в шею.

Пальцы скользнули по его ребрам: кожа да кости. Когда рука нащупала выпирающие позвонки, я чуть не разрыдалась.

Толстяк прижал ухо к груди Лиама.

– Сделай глубокий вдох, а потом выдохни.

Лиам протянул правую руку, несколько раз неуклюже, но ласково коснувшись лица своего друга.

– …тоже тебя люблю.

– Дыши, – повторил Толстяк, – медленно и глубоко.

Получилось не медленно и не глубоко, но я увидела белое облачко его дыхания.

Отстранившись, Толстяк поправил очки и кивком попросил меня помочь ему снова уложить Лиама. Мне показалось, Ли пробормотал: «Здесь?», но Толстяк подтолкнул меня посчитать его пульс.

– Сколько он уже в таком состоянии? – спросил Толстяк.