Анна Старобинец - Переходный возраст (сборник)

— Что ж…. Значит, вам подойдет наша самая последняя модель. Ее разработка закончилась буквально на днях. Модель без серийного номера, с простым, легко запоминающимся названием — «М».

— Эм?

— Ну да, «М» — как «Метро»….

Господи, что за идиот! «М» — как «Метро». После всего этого. Он бы еще сказал: «М» — как «Мертвец». «М» — как «Могила».

— …модель вообще без кнопок. А наша новая технология изготовления позволит сделать ее действительно неотличимой…

— Хорошо. Это мне подойдет.

— Но… я обязан вас предупредить. Эту модель невозможно поставить на паузу. Невозможно отключить. Невозможно перепрограммировать. Это своего рода штучная работа — оттого, кстати, и стоит она в три раза дороже той, что я вам предлагал до этого…

Менеджер застывает, косится на меня вопросительно.

— Цена не имеет значения.

— Что ж… — размораживается с облегчением. — Я также обязан предупредить, что модель «М» не просто похожа на человека. Это его полное подобие . Она функционирует по принципу человеческого организма. Боится холода, жары, нуждается в воде и пище, реагирует на внешние раздражители как живое существо… Крайне непрочна и уязвима. В этом смысле не самая удобная в быту…

— Это именно то, чего я хочу.

— Что ж… Тогда в ближайшие дни я дам вам подробные инструкции. У нас, как я уже сказал, новая технология изготовления. Окончательный запуск модели в работу производится в домашних условиях. Вам, по-видимому, понадобится большой аквариум. Там вы разведете питательный раствор, в котором «М» оформится окончательно. Вам также может понадобиться…

Я установила аквариум в тот же день.

С тех пор прошло две недели и два дня.

Остался один.

Я точно помню день, когда впервые заметила, что что-то не так под землей.

Это было первое марта позапрошлого года. Неожиданный мороз (я еще подумала: вот вам и начало весны) превратил все без исключения московские трассы в конькобежные дорожки, с изысканным коварством присыпанные мелкими гранулами тверденьких льдистых снежинок. Этот мороз сделал их практически непригодными для передвижения не только на моем легко-задом вертлявом «гольфе», но и вообще на любом транспорте, не снабженном полозьями.

Опасливо поелозив демисезонной резиной по мутной недружественной глади Садового кольца, я оставила машину у ближайшего выхода метро и — терпеть не могу подземку, но нужно же было как-то попасть на работу — спустилась вниз.

И вот там, в переходе с «Театральной» на «Площадь Революции», мне впервые показалось, что что-то не так.

Из динамиков лился бодрый мужской голос — такой полузабытый, такой знакомый, такой неприятно родной. Голос из моего короткого социалистического детства — тот, что мешал мне спать («В эфире — „Пионерская зорька“!»), тот, что всегда ворковал на кухне, когда мать готовила самые вонючие (заливное) и самые несъедобные (тушеная капуста) блюда («На волне „Маяка“ — концерт по вашим заявкам!»), тот, что с жизнерадостным занудством ежедневно пытался меня убедить, что в Петропавловске-Кам-чатском всегда полночь.

Только теперь этот голос говорил совершенно другое (да откуда он вообще взялся в наше время , этот непрошибаемый гнусный Оптимист? Разве он не умер? Разве хотя бы не состарился? Почему тогда я не слышу старческих скрипучих ноток в его самодовольном баритоне? Или у этого вечного голоса и не было никогда никакого владельца? Адаптированный для простого народа Глас Божий? Синтетическое фуфло?).

Теперь он говорил другое — но все с той же пионерской бравадой:

— …о лицах, пачкающих одежду других пассажиров, нарушающих общественное спокойствие, занимающихся попрошайничеством, и лицах без определенного места жительства — просьба немедленно сообщать начальнику станции…

…ку-ку-ру-ку! (электронная перебивка)…

— …в случае обнаружения в вагоне метро бесхозных и подозрительных вещей — не трогая их, сообщайте по переговорному устройству…

…ку-ку-ру-ку!

— …не просто жевательная резинка с устойчивым вкусом — она тает на языке…

…ку-ку-ру-ку!

— …Уважаемые пассажиры! Помните, что эскалатор является электрическим средством передвижения повышенной степени опасности. Находясь на эскалаторе, стойте справа, лицом по направлению движения…

…ку-ку-ру-ку!

— …Московский метрополитен объявляет набор на курсы машинистов и помощников машинистов электропоездов…

…ку-ку-ру-ку!

— …Помните ли вы, что подснежники — эти хрупкие, прекрасные цветы — занесены в Красную книгу? Покупая подснежники у несанкционированно продающих их лиц, вы способствуете уничтожению редких…

…ку-ку-ру-ку!

Не обращая на приставучее звуковое сопровождение никакого внимания, не обнаруживая ни малейших признаков ностальгии, набычен-ная толпа двигалась по переходу, медленно покачиваясь из стороны в сторону. Полумертвые потные тетушки в серых пальто и зеленых беретах привычно подстегивали впереди идущих, символически тыкаясь в их равнодушные спины острыми кулачками.

Но эти (на кого шла охота) — лица, пачкающие одежду , лица без определенного места … — уверенно кучковались вдоль зассаных гранитных стен и слушали. Внимательно слушали. Их опухшие, неправдоподобных цветов (каждый охотник желает знать, где сидит…) лица складывались в странно-выжидательные мины. Их вонючие подгнившие тряпки, их вонючие подгнившие губы морщились от непонятного напряжения. Их посиневшие языки медленно и липко ворочались (высовывались и прятались, высовывались и прятались) за огрызками зубов. Они разговаривали. Они обсуждали что-то.

В конце перехода, в красном потрепанном пуховичке и в валенках, стояла неопределенного возраста тетушка с тремя куцыми букетиками подснежников в руке.

Напротив нее скрючилась на складной табуретке нищая старуха с бело-зеленым изможденным лицом. Ее длинный заострившийся нос костистой естественной стрелкой указывал вниз, на неровно обрезанный молочный пакет. На дне пакета я разглядела несколько монет по рублю и пару пятирублевых.

Бросила в молочный обрубок бумажную десятку и услышала отчетливое: «С-сука».

— Что вы сказали? — не поверила своим ушам.

— Гос-споди с-сохрани, — с ненавистью зашипела старуха, — с-сохрани вс-сех-х живых-х.

С ощущением, что только что вляпалась в какую-то вонючую гадость, я добрела до конца перехода. И снова, в который уже раз, подумала, что «Площадь Революции» — все-таки самая дикая станция в Московском метрополитене. С этими ее чудовищными статуями, которые улыбались и корчились — каждая на своем столбе. В некоторые из них можно было, кстати, залезть рукой (то есть не в сами статуи, а в небольшие углубления в складках «одежды») и найти там пару-тройку свернутых в шарики записочек. Мало кто знал об этом, но один мой приятель откуда-то знал — и рассказал мне. Уже многие годы существовал, оказывается, такой городской ритуал: человек писал на маленькой (обязательно очень маленькой, буквально сантиметра два на два) бумажке свое самое заветное желание — совершенно микроскопическими буквами (чтобы уместилось), но без сокращений. Клал бумажку в статую и ждал три дня. Через три дня он возвращался, искал свою бумажку, и, если находил — увы, это обозначало отказ статуи исполнять его просьбу. А вот если записочки не оказывалось — значит, она согласилась.