Андрей Шипилов - И упало Слово

— Казни? Какой Казни? — удивился Корчак

— Здрасьте! — взмахнул руками Дабл Ви, — вы что, ежедневных сводок не читаете? Совсем заработались? Ведь вы же помогли разоблачить коррупционеров из пятого управления!

— Их казнят?

— Будь моя воля, я бы — казнил, — сказал Дабл Ви твердым голосом. — Такие мерзавцы недостойны жить. Но закон, есть закон, — смертная казнь за такие дела не предусмотрена. Хотя решаю не я, делом занимается ревизорское жюри, и конверта с приговором мне еще не прислали. Но каким бы он ни был, его оглашение будет обставлено, как Казнь.

Он внимательно оглядел Корчака:

— Я временно отменяю свой запрет на ваши визиты в лагерь, но надо что-то придумать, чтобы вас не могли там узнать. Повернитесь-ка в профиль. Может, рыжий парик, усы и заляпать лицо веснушками?

— Не надо веснушек, — возразил Корчак, — да и под шапкой не видно, рыжий ты или нет. Я лучше просто замотаю лицо шарфом до самых глаз. Столичные начальники всегда так делают, когда зимой в лагерь приезжают, непривычны к морозу.

— Хорошая идея! — согласился Дабл Ви, — и, главное, не вызовет лишних вопросов по вашему поводу. — Мало ли какой столичный чиновник приехал инспектировать казнь, дело обыденное. Вы ведь со столичной модой знакомы?

— Я даже плохо представляю, что это такое, — улыбнулся Корчак.

— Ничего страшного, я прикажу вам прислать пальто из кашемира, в которых любят щеголять высшие чины, и плотную фетровую шляпу потеплее. Будет холодновато для здешнего климата, но это по любому теплее той лагерной одежды, что вы носили раньше. Не замерзнете! Пальто и шляпа будут черного цвета, так что кашне тоже берите черное.

И вот сейчас, стоя за спиной Дабл Ви, Корчак ощущал, что несмотря на специальное теплое белье, которое он догадался одеть, морозец все же потихоньку пробирается под пальто. Но не это волновало его.

Он родился в Лагере. Он вырос в Лагере. Здесь он прибрел свои навыки выживания, поведения и знаменитую лагерную интуицию. Два месяца благополучной и привольной жизни в Центре Ч быстро развеяли лагерные привычки и загнали лагерные воспоминания в такие уголки сознания, откуда те боялись высунуть нос. Но они не исчезли насовсем. И вот сейчас то там, то сям они начали прорываться наружу.

Он смотрел на ряды лагерников с высоты начальственного помоста, но его подсознание уже вошло в унисон с этими рядами, оно жило с ними одной жизнью, он ощущал мысли этих людей и смотрел на происходящее их глазами.

В воздухе пахло бунтом! Великим бунтом!

Сейчас на глазах этих десятков тысяч людей готовилась вопиющая несправедливость, и они не были готовы с ней мириться!

Корчак прочел все сводки и уже знал, что несчастные работницы пятого управления пытались воззвать из подвалов коррупционеров к «Слову и Делу», а те лишь потешались в ответ.

В лагерях было много несправедливости, но каждый работник знал, что у него всегда есть последнее прибежище, последняя надежда: когда станет невтерпеж, когда рухнут все пределы терпения, и несправедливость перейдет мыслимые границы, тогда он сможет воскликнуть: «Слово и дело государственное» и его случай будет самым тщательным образом расследован беспристрастными ревизорами.

«Слово и дело» было свято. Никогда никому даже в самых безумных фантазиях не могло прийти в голову, что «Слово и дело» можно утаить и не сообщить о нему ревизору. «Слово и дело» было основой лагерной стабильности. Хотя на деле оно звучало очень редко из-за суровости наказания за необоснованное применение, но даже самые отъявленные начальственные мерзавцы не решались переходить те границы, за которыми из уст рядового работника могли прозвучать роковые слова «Слово и дело».

И этот вековой обычай был растоптан мерзавцами из пятого управления. Единственным наказанием за это по понятиям лагерной справедливости могла быть только смерть.

Но сейчас перед рядами лагерников стояло шестеро начальственных мерзавцев, и никто не видел шести вырытых могил. Могила была только одна. И предназначалась она не для них.

Тот, кому предстояло лечь в эту могилу, стоял рядом с ней, отдельно от остальных. Это был капо Исаак Ньютон, который по лагерным понятиям был хоть и виновен, но уж смерти-то точно никак не заслуживал. Потому что прибить крысу, воровавшую у своих товарищей и пойманную с поличным, — дело правильное и справедливое.

Тем более все знали, он ведь и убивать-то не хотел, куча свидетелей видела, что он только один раз ударил, несильно, случайно так получилось.

И хотя приговор еще не был зачитан, все всем было предельно ясно. Каждый понимал, что могила предназначена не для кого-то из начальников из пятого управления, а именно для капо Исаака Ньютона. А тех в лучшем случае ждал штрафбат, а то и просто какой-нибудь «выговор». Известное дело, у начальства рука руку моет.

В тысячах сердец над площадью сейчас клокотали такие клубы гнева и обиды, что, казалось, они сгустились над площадью в видимую невооруженным глазом субстанцию. Не ощутить этого было невозможно. Это предверие бунта ощутил не только Корчак, его ощущали все: стражники, которые нервно переминались в ноги на ногу, неловко держа перед собой винтовки, лагерные начальники, нервно сбившиеся в кучки.

Только один Дабл Ви, оставался подчеркнуто равнодушным: то ли он ничего не чувствовал, то ли умело держал себя в руках.

Он взмахнул рукой. Рокот барабанов резко стих. Дабл Ви не торопясь развернул папку с приказом раскрыл ее и замешкался, пытаясь развернуть листочки в перчатках. У него не получилось. Пока он снимал перчатки, пока надевал их, возникла пауза.

И во время этой паузы Корчак вдруг понял, что вся площадь смотрит сейчас не на Дабл Ви, все взгляды скрестились на нем, на Корчаке. Он увидел себя глазами тех, кто стоял в лагерных рядах, и его мысли потекли в унисон с мыслями лагерников.

Он увидел, как будто со стороны, страшную и таинственную черную фигуру, нависавшую сзади над начальником лагеря, и как будто диктующую тому, что и как делать. Никто раньше не видел ничего подобного на оглашениях приговоров. И такая вопиющая несправедливость тоже происходила впервые. Корчак понял, что именно он — Ян Корчак, сейчас является виновником происходящего в глазах лагерников. Любой, стоящий в строю, сейчас понимал, что именно эта черная фигура, этот загадочный черный человек принес в Лагерь несправедливость!

Корчак невольно отступил на шаг в сторону, и тут же лагерные ряды отреагировали ощутимым гулом. И Корчак увидел со стороны то же, что увидели они — черный человек приготовился контролировать, правильно ли будет читать комендант этот несправедливый приговор.

Дабл Ви, меж тем, как будто не слушал нарастающего гула. Он включил микрофон и начал читать громким, четким, но абсолютно монотонным, лишенным интонаций голосом.