Вероника Рот - Дивергент [litres]

– Сумасшедшие – нет, – отвечаю я. – Лихие – да. Если увижу вашего сына, скажу, что вы его ищете.

Я вижу на губах матери такую же улыбку, как у меня. Она ведет себя не так, как родители некоторых переходников, – вертит головой, разглядывая стены Ямы, потолок Ямы, пропасть. Разумеется, любопытство здесь ни при чем, ведь она альтруистка. Любопытство ей чуждо.

Я знакомлю мать с Кристиной и Уиллом, а Кристина знакомит меня с матерью и сестрой. Но когда Уилл знакомит меня с Карой, своей старшей сестрой, она бросает на меня испепеляющий взгляд и не протягивает ладонь для рукопожатия. Она сердито смотрит на мою мать.

– Поверить не могу, что ты общаешься с одной из них, Уилл, – говорит она.

Мать кусает губы, но, разумеется, молчит.

– Кара, – хмурится Уилл, – не надо грубить.

– Ну конечно, не надо. Тебе известно, кто это? – Она указывает на мою мать. – Это жена члена совета, вот кто. Она управляет «добровольной организацией», которая якобы помогает бесфракционникам. По-вашему, я не знаю, что вы просто запасаете товары, чтобы раздавать членам своей фракции, в то время как мы не видели свежей еды уже месяц? Еда для бесфракционников, как же!

– Прошу прощения, – спокойно произносит мать. – Полагаю, вы ошибаетесь.

– Ошибаюсь? Ха! – рявкает Кара. – Уверена, вы именно то, чем кажетесь. Фракция беззаботных благодетелей без единой эгоистичной косточки. Ну конечно!

– Не смейте так говорить с моей матерью, – говорю я, краснея, и сжимаю кулаки. – Еще одно слово, и, клянусь, я сломаю вам нос.

– Полегче, Трис, – требует Уилл. – Ты не ударишь мою сестру.

– Неужели? – Я поднимаю обе брови. – Уверен?

– Он прав, не ударишь. – Мать касается моего плеча. – Идем, Беатрис. Мы же не хотим докучать сестре твоего друга.

Ее голос спокоен, но рука сжимает мое плечо так сильно, что я едва не вскрикиваю от боли, когда она тащит меня прочь. Она быстро идет со мной к столовой. Перед самой столовой, однако, резко поворачивает налево в один из темных коридоров, которые я пока не исследовала.

– Мама, – окликаю я. – Мама, откуда ты знаешь, куда идти?

Она останавливается у запертой двери и поднимается на цыпочки, вглядываясь в основание голубоватой лампы, свисающей с потолка. Через несколько секунд она кивает и снова поворачивается ко мне.

– Я же сказала, никаких вопросов обо мне. Я серьезно. Как на самом деле твои дела, Беатрис? Как прошли бои? Какой у тебя ранг?

– Ранг? – повторяю я. – Ты знаешь, что я дерусь? Знаешь, что мне назначили ранг?

– Механизм инициации Лихости – вовсе не тайна за семью печатями.

Не знаю, насколько легко разузнать, что чужая фракция делает во время инициации, но подозреваю, что это не так уж легко.

– Я почти в конце списка, мама, – медленно говорю я.

– Хорошо. – Она кивает. – Никто не присматривается к отстающим слишком пристально. А теперь, и это очень важно, Беатрис: что показала твоя проверка склонностей?

Предупреждение Тори пульсирует у меня в голове. «Не говори никому». Я должна сказать ей, что мой результат – Альтруизм, потому что именно это Тори записала в системе.

Я смотрю в глаза матери, бледно-зеленые, окаймленные темной дымкой ресниц. У нее морщинки вокруг рта, но в остальном она выглядит моложе своего возраста. Эти морщинки становятся глубже, когда она напевает. Она напевает во время мытья посуды.

Она моя мать.

Я могу ей довериться.

– Результат был неокончательным, – тихо говорю я.

– Я так и думала. – Она вздыхает. – Многие дети альтруистов получают такой результат. Мы не знаем почему. Но ты должна быть очень осторожна на следующей ступени инициации, Беатрис. Оставайся в середине группы, что бы ты ни делала. Не привлекай к себе внимания. Ясно?

– Мама, что происходит?

– Мне все равно, какую фракцию ты выбрала. – Она касается ладонями моих щек. – Я твоя мать и хочу, чтобы ты была в безопасности.

– Это потому что я…

Она закрывает мой рот ладонью.

– Не произноси этого слова, – шипит она. – Никогда.

Выходит, Тори была права. Быть дивергентом – опасно. Просто я до сих пор не знаю почему, и даже что это на самом деле значит.

– Почему?

Она качает головой.

– Я не могу сказать.

Она оглядывается через плечо на едва различимый свет со дна Ямы. Я слышу крики и голоса, смех и шарканье ног. Запах из столовой достигает моих ноздрей, сладковатый дрожжевой запах пекущегося хлеба. Мать поворачивается ко мне, ее рот упрямо сжат.

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, – говорит она. – Я не могу навестить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация завершится. И я хочу, чтобы ты нашла его и велела исследовать симуляционную сыворотку. Хорошо? Можешь сделать это для меня?

– Только если ты мне что-нибудь объяснишь, мама! – Я скрещиваю руки на груди. – Если ты хочешь, чтобы я провела целый день в лагере эрудитов, назови мне причину!

– Я не могу. Прости. – Она целует меня в щеку и убирает за ухо прядь волос, которая выбилась из моего пучка. – Мне пора. Ты будешь лучше выглядеть, если мы не проявим особой привязанности.

– Плевать мне, как я выгляжу, – отвечаю я.

– Напрасно, – возражает она. – Подозреваю, за тобой уже наблюдают.

Она уходит, а я слишком ошарашена, чтобы последовать за ней. В конце коридора она оборачивается и говорит:

– Съешь кусочек торта за меня, ладно? Шоколадного. Пальчики оближешь.

Она улыбается странной перекошенной улыбкой и добавляет:

– Я люблю тебя, помни.

И уходит.

Я стою одна в голубоватом свете лампы, висящей над головой, и понимаю: она уже была в нашем лагере. Она помнит этот коридор. Она знает механизм инициации.

Моя мать была лихачкой.

Днем я возвращаюсь в спальню, пока остальные проводят время с семьями, и вижу Ала. Он сидит на своей кровати и смотрит на пустое место на стене, где прежде висела доска. Четыре снял ее вчера, чтобы рассчитать наши ранги первой ступени.

– Вот ты где! – восклицаю я. – Родители тебя искали. Нашли?

Он качает головой.

Я сажусь рядом с ним на кровать. Моя нога как минимум вполовину тоньше, чем у него, даже теперь, когда мышцы окрепли. На Але черные шорты. Его колено фиолетово-синее и пересечено шрамом.

– Не хотел их видеть?

– Не хотел, чтобы они спрашивали, как у меня дела, – поясняет он. – Пришлось бы ответить, а они почувствовали бы ложь.

– Ну… – Я пытаюсь что-нибудь придумать. – А что не так с твоими делами?

Ал скрипуче смеется.

– Я проиграл все схватки, кроме первой с Уиллом. Я плохо справляюсь.

– Но ты проиграл их намеренно. Вот и сказал бы об этом.

Он качает головой.

– Папа всегда хотел, чтобы я оказался здесь. В смысле, родители говорили, что мне лучше остаться в Правдолюбии, но только потому, что должны были так говорить. Они всегда восхищались лихачами, и отец, и мать. Они не поняли бы моих объяснений.