Вероника Рот - Дивергент [litres]

– Ты должен убить ее, – мягко говорю я.

– Как и всегда.

– Она не настоящая.

– Она выглядит настоящей. – Он закусывает губу. – Это кажется настоящим.

– Если бы она была настоящей, она уже убила бы тебя.

– Все в порядке, – кивает он. – Я просто… сделаю это. Это… не так уж и плохо. Не так много паники.

Не так много паники, но намного больше ужаса. Я вижу это по его глазам, когда он поднимает револьвер и открывает барабан, как будто проделывал это уже тысячу раз… а может, и проделывал. Он щелчком загоняет патрон в камору барабана, закрывает его и держит револьвер перед собой обеими руками. Он прищуривает один глаз и медленно вдыхает.

На выдохе он стреляет, и голова женщины откидывается назад. Я вижу алую вспышку и отворачиваюсь. Я слышу, как женщина валится на пол.

Револьвер Четыре падает с глухим стуком. Мы смотрим на мертвое тело. Четыре был прав: оно кажется настоящим. «Не будь дурой». Я хватаю его за руку.

– Идем, – говорю я. – Ну же. Не останавливайся.

Я еще раз дергаю его за руку, он стряхивает оцепенение и следует за мной. Когда мы проходим мимо стола, тело женщины исчезает, но остается в наших воспоминаниях. Каково это – убивать человека каждый раз, проходя сквозь свой пейзаж? Возможно, мне предстоит это узнать.

Но кое-что озадачивает меня: это должны быть худшие страхи Четыре. И хотя он паниковал в ящике и на крыше, он убил женщину без особого труда. Создается впечатление, будто симуляция хватается за любые страхи, которые может в нем найти, и находит не много.

– Вот и он, – шепчет Четыре.

Темная фигура движется перед нами, крадется по краю круга света, ждет нашего следующего шага. Кто это? Кто обитает в кошмарах Четыре?

Появляется худой высокий человек с коротко обрезанными волосами. Он держит руки за спиной. И на нем серые одежды Альтруизма.

– Маркус, – шепчу я.

– Сейчас, – говорит Четыре дрожащим голосом, – ты узнаешь мое имя.

– Он…

Я перевожу взгляд с Маркуса, медленно идущего к нам, на Четыре, медленно пятящегося назад, и кусочки мозаики складываются в цельную картину. У Маркуса был сын, который перешел в Лихость. Его звали…

– Тобиас.

Маркус показывает нам руки. На кулак намотан ремень. Он медленно разматывает его с пальцев.

– Это для твоего же блага. – Эхо отражает его голос дюжину раз.

Дюжина Маркусов вторгается в круг света, все с одинаково равнодушными лицами держат один и тот же ремень. Когда Маркусы в очередной раз моргают, их глаза превращаются в пустые черные провалы. Ремни скользят по полу, покрытому белым кафелем. По моей спине ползет холодок. Эрудиты обвиняли Маркуса в жестокости. Единственный раз эрудиты оказались правы.

Я смотрю на Четыре… Тобиаса… Он словно примерз к месту. Обмяк. Он выглядит на много лет старше; он выглядит на много лет младше. Первый Маркус замахивается, перекидывает ремень за плечо, готовясь ударить. Тобиас отступает, вскидывая руки, чтобы защитить лицо.

Я бросаюсь между ними, и ремень хлещет по моему запястью, обвиваясь вокруг него. Жаркая боль поднимается к локтю. Я сжимаю зубы и тяну со всех сил. Маркус выпускает ремень, я разворачиваю его и хватаю за пряжку.

Я размахиваюсь ремнем как можно быстрее, плечевой сустав болит от резкого движения, и ремень ударяет Маркуса по плечу. Он вопит и кидается на меня, вытянув руки, его ногти похожи на когти. Тобиас толкает меня за спину и встает между мной и Маркусом. Он выглядит разъяренным, а не испуганным.

Все Маркусы исчезают. Вспыхивает свет, обнаруживая длинную узкую комнату с разрушенными кирпичными стенами и бетонным полом.

– Это все? – спрашиваю я. – Это твои худшие страхи? Почему у тебя всего четыре…

Я умолкаю. Всего четыре страха.

– А! – Я оборачиваюсь к нему. – Вот почему тебя называют…

При виде его лица слова вылетают у меня из головы. Его глаза широко распахнуты и кажутся почти уязвимыми в свете ламп. Губы приоткрыты. Если бы мы находились не здесь, я описала бы выражение его лица как благоговейное. Но я не понимаю, с чего бы ему смотреть на меня с благоговением.

Он берет меня под руку, прижимая большой палец к нежной коже над предплечьем, и притягивает к себе. Запястье все еще горит, как будто ремень был настоящим, но кожа такая же бледная, как и в других местах. Его губы медленно скользят по моей щеке, затем он крепко обнимает меня за плечи и зарывается лицом в шею, дыша в ключицы.

Мгновение я неподвижно стою, затем обвиваю его руками и вздыхаю.

– Эй, – тихо окликаю я. – Мы справились.

Он поднимает голову и пропускает мои волосы сквозь пальцы, заправляя их за уши. Мы молча смотрим друг на друга. Его пальцы рассеянно теребят прядь моих волос.

– Ты помогла мне справиться, – наконец говорит он.

– Ну…

У меня пересыхает в горле. Я пытаюсь не обращать внимания на нервные токи, которые пронизывают меня при каждом его прикосновении.

– Легко быть смелой, когда страхи чужие.

Я опускаю руки и небрежно вытираю их о джинсы в надежде, что он не заметит.

Даже если он и заметил, то промолчал. Он переплетает свои пальцы с моими.

– Идем, – говорит он. – Мне нужно показать тебе еще кое-что.

Рука в руке мы идем к Яме. Я внимательно слежу за своей ладонью. То мне кажется, что я держу недостаточно крепко, то, наоборот, что сжимаю его ладонь слишком сильно. Я никогда не понимала, зачем люди держатся за руки во время ходьбы, но затем он проводит кончиком пальца по моей ладони, я вздрагиваю и все понимаю.

– Итак… – Я хватаюсь за последнюю разумную мысль, которую могу припомнить. – Четыре страха.

– Четыре страха тогда, четыре страха сейчас, – кивает он. – Они не изменились, так что я продолжаю ходить сюда, но… так и не продвинулся дальше.

– Нельзя быть полностью бесстрашным, помнишь? – возражаю я. – Потому что тебе не все равно. Потому что ты хочешь жить.

– Я знаю.

Мы идем вдоль края Ямы по узкой тропинке, которая ведет к скалам на дне пропасти. Прежде я ее не замечала – она сливается с каменной стеной. Но Тобиас, похоже, хорошо с ней знаком.

Я не хочу испортить мгновение, но мне нужно знать о его проверке склонностей. Я должна знать, дивергент ли он.

– Ты собирался рассказать мне о своей проверке склонностей, – напоминаю я.

– А! – Он скребет в затылке свободной рукой. – Это важно?

– Да. Я хочу знать.

– Какая ты властная. – Он улыбается.

Мы достигаем конца тропинки и стоим на дне пропасти, где камни формируют неустойчивую почву, торча под острыми углами из бурной воды. Четыре ведет меня вверх и вниз, через небольшие разрывы, по зазубренным гребням. Мои ботинки цепляются за шероховатый камень. Подошвы оставляют на каждом камне мокрый след.

Он находит на краю, где течение незначительно, относительно плоский камень и садится, свесив ноги через край. Я сажусь рядом с ним. Похоже, ему здесь удобно, всего в нескольких дюймах над бурной водой.