Терри Пратчетт - Делай Деньги

— Сегодня днём нет, — ответила Адора Белль.

— Да, а от чего он появился?

— У-у-у, уж я вам расскажу о кальмаре! — сказал Хикс.

— Да?

— Вы не хотите ничего знать о кальмаре!

— Не хотим?

— Поверьте мне! Вы уверены, что его там не было?

— Такие вещи обычно замечаешь, — ответила Адора Белль.

— Ну тогда, если повезло, этот выветрился, — сказал Хикс, расслабляясь. — Это всё вправду становится невозможным. На прошлой неделе всё в моём шкафу для документов само собой сложилось под буквой „В“. Никто, похоже, не знает, почему.

— И вы хотели сказать нам про черепа, — напомнила Адора Белль.

— Все ненастоящие, — ответил Хикс.

— Прошу прощения ? — голос был сухим, трескучим, доносился он из теней в дальнем углу.

— За исключением Чарли, конечно, — быстро поправился Хикс. — Он здесь уже целую вечность !

— Я — костяк отделения, — сообщил голос с тенью гордости.

— Слушайте, давайте мы уже начнём? — предложил Хикс, роясь в чёрном бархатном мешке. — За дверью есть несколько чёрных мантий с капюшонами. Они только для шоу, конечно, но нек… Посмертные Коммуникации на самом-то деле крутятся вокруг театральности. Большинство людей, которых мы… С которыми мы связываемся — волшебники, а, откровенно говоря, они не любят изменения.

— Мы же не будем делать ничего… Демонического, ведь так? — спросила Адора Белль, с сомнением глядя на мантию.

— Кроме как разговаривать с кем-то, кто мёртв уже три сотни лет, — отозвался Мойст. Ему от природы было неуютно в присутствии черепов. Люди генетически были запрограммированы чувствовать себя так со времен обезьян, потому что а) что бы ни превратило этот череп в череп, оно может всё ещё быть здесь, и стоит броситься искать дерево сейчас же , и б) черепа выглядят так, будто они смеются на чей-то счёт.

— Насчет этого не волнуйтесь, — сказал Хикс, он достал из чёрного мешка небольшой украшенный орнаментами сосуд и протёр его рукавом. — Профессор Флид завещал свою душу университету. Должен сказать, он довольно вспыльчивый, но может быть вполне отзывчивым, если мы дадим ему достойное представление.

Он немного отступил.

— Так, посмотрим… Вызывающие ужас свечи, Круг Намарета, Стекло Тихого Времени, Маска, конечно, Занавеси, э-э…, ну, в общем, Занавеси и… — здесь он положил рядом с сосудом маленькую коробочку, — существенные ингредиенты.

— Простите? Вы имеете в виду, что все эти дорого звучащие вещи не существенны? — спросил Мойст.

— Они больше как… Декорации, — объяснил Хикс, поправляя капюшон. — То есть мы все можем просто рассесться вокруг и громко прочесть слова, но без костюмов и декораций кто захочет появиться? Вы вообще интересуетесь театром? — добавил он с надеждой в голосе.

— Я хожу, когда могу, — осторожно ответил Мойст, потому что он расслышал надежду.

— Вы, случаем, не видели „Как жаль, что она — Инструктор по Невооруженному Бою“ недавно в Маленьком Театре? Постановка актеров из Сестричек Долли?

— О, нет, боюсь, что нет.

— Я играл Сэра Эндрю Славноперна, — добавил Доктор Хикс на случай, если с Мойстом вдруг случится внезапный приступ припоминания.

— Ах, так это были вы , вот как? — воскликнул Мойст, который раньше встречался с актерами. — На работе все об этом говорили!

С этим у меня не будет проблем до тех пор, пока он не спросит, о какой ночи они говорили, подумал он. В каждой постановке всегда была такая ночь, когда случалось что-нибудь весело-ужасное. Но ему повезло; опытный актер знает, когда не надо испытывать удачу. Вместо этого Хикс спросил:

— Вы знаете древние языки?

— Я знаю Основы Бубнежа, — ответил Мойст. — Это для вас достаточно древне?

- [10] Я могу говорить на официальном големском (големск.) — сказала Адора Белль, вызвав у Мойста дрожь в позвоночнике. Персональный язык големов для человеческого языка обычно был очень мучительным, но звучал невыносимо сексуально, когда его применяла Адора Белль. Он был как серебро в воздухе.

— Что это было? — спросил Хикс.

— Общий язык големов последние двадцать тысяч лет, — объяснила Адора Белль.

— Правда? Крайне, э…, волнующе… Э-м… Начнём…

В счётном отделении никто не смел поднять взгляд, пока стол главного кассира поворачивался вокруг своей оси и грохотал, как какая-нибудь древняя телега для смертников. Бумаги летали под руками Маволио Бента, пока его мозг тонул в отравлениях, а ноги продолжали крутить педали, чтобы выпустить тёмные энергии, терзающие его душу.

Он не считал, не так, как это видели другие люди. Вычисления были для тех, у кого сразу в голове мягко не разворачивался ответ. Видеть — значило знать. Так всегда было.

Холм накопившихся бумаг уменьшался по мере того, как ярость мыслей этого человека опустошала его.

Всё время открывались новые счета. И почему? Это из-за доверия? Из-за неподкупности? Стремления к экономности? Из-за чего-нибудь, что можно было бы назвать ценным?

Нет! Это все из-за Липовига! Люди, которых мистер Бент раньше никогда не видел и надеялся никогда больше не увидеть вновь, толпами вливались в банк со своими деньгами в коробочках, деньгами в свиньях-копилках и весьма часто — с деньгами в носках. Иногда эти самые носки были на них надеты!

И делали они это из-за слов! Банковские сейфы заполнялись из-за того, что презренный мистер Липовиг заставлял людей смеяться и дарил им надежду. Он нравился людям. Мистер Бент никогда никому не нравился, насколько он знал. О, была материнская любовь и отеческие объятия, одно весьма прохладное, другое — слишком поздно, но и к чему они его привели? В конце концов он остался один. Так что он убежал прочь, и нашёл серый караван, и вступил в новую жизнь, основанную на числах, ценности и должном уважении, и после долгой упорной работы он добился своей должности, и, да, он был ценным человеком и, да, его уважали. Да, уважали. Даже мистер Космо его уважал.

А потом из ниоткуда возник мистер Липовиг, а кто он такой? Похоже, что этого не знал никто, кроме человека с неустойчивыми зубами. В один день никакого мистера Липовига не было, а на другой он уже Главный Почтмейстер! А теперь он в банке, этот человек, чья ценность была в его рте, и который не выказывал уважения никому! И он заставлял людей смеяться — и банк наполнился деньгами!

А окружили ли Роскоши какой-нибудь роскошью тебя? Произнёс знакомый голос у него в голове. Это была ненавидимая частичка его самого, побеждённая, голодающая и годами загоняемая в свой шкаф. Это был не голос совести. Он сам был голосом своей совести. Это был голос… голос маски.