Эммануил Зеликович - Следующий мир

Нас усадили и угостили свежими плодами, холодными яствами и горячей жидкостью, соответствующей земному кофе.

— Дома, обычно, никто не кушает, — сказал Тао за столом, — и большинство ийо не живет в таких квартирах: они довольствуются одной удобной комнатой, в роде вашей, предпочитая квартире общежитие. Лица же, занятые исключительно умственной работой, принуждены уединяться. Иногда я настолько увлекаюсь работой, что неделями не выхожу на улицу. В таких случаях, как видите, есть возможность приготовить пищу и дома.

— А кто занимается покупкой, впрочем не покупкой, а… «добычей» продуктов, так сказать? — спросил я.

Тао улыбнулся.

— У нас все легко достается или вовсе приходит само. Кроме ресторана, у меня есть еще три удобных способа добывания пищи: во-первых, в этом доме имеется буфет, в котором в любое время дня и ночи можно все достать и покушать. Он никем не обслуживается, не считая доставки продуктов. Во-вторых, в домах ученых постоянно вращаются молодые ийо, которые предупредительно натаскивают массу вещей, всячески стараясь сберечь нам время. Они свободно проникают в столовую, ставят все на стол и даже варят нередко кофе: уже более тысячи лет, как вы знаете, на Айю нет замков, запоров, задвижек и прочих капиталистически-собственнических приспособлений. И в-третьих, мы заходим, в крайнем случае, к соседям, открываем шкаф и кушаем на месте или же берем с собой, что и сколько нам угодно.

— Дешево и сердито! — заметил профессор. — Но если мы расскажем это на Земле. все обвинят нас во лжи.

— Потому, что буржуазно-капиталистическая гниль, — сказал Тао, — засорила человеческие мозги и отучила их просто и естественно мыслить.

— И все же у нас гораздо интереснее! — как бы обиженно возразил профессор. — Право собственности у нас свято и не попирается ногами, как у вас! Попробуйте-ка украсть таким нахальным образом что-нибудь на Земле! Сразу же соберутся со всех сторон соседи и приведут несколько полицейских: они арестуют вас и торжественно отправят в тюрьму. В тюрьме вас будет стеречь ряд стражников, с целью охраны «честного» общества от опасных преступников. После немногих месяцев любезного обращения и совершенно бесплатного питания следователи будут допрашивать вас и изучать ваше преступление и curiculum vitae (историю жизни), доведшую вас до этого. Секретари и стенографистки запишут это, а машинистки и писаки зафиксируют материал для истории. Тогда десяток жандармов доставит вас в «Palais de Justice» — «Дворец справедливости», в котором один обвинитель, несколько защитников, дюжина судей и ряд второстепенных чиновников совершат над вами правосудие в присутствии полного зала добродетельных граждан. Официальные лица часами будут говорить, спорить, совещаться, писать и, быть может, еще не один раз приведут вас сюда: времени никто не жалеет, когда вопрос касается нарушения священных основ капиталистического строя, и правосудие и справедливость не замедлят, конечно, восторжествовать. Поэтому — в назидание потомству и для защиты банкирского общества — вас вернут на основании ряда мудрых параграфов в тюрьму: пусть всякий знает, что порок всегда наказуется! По истечении установленного судом срока тюрьма и священник с библией несомненно исправят вас: выйдя оттуда и ознакомившись на своей шкуре с уголовным кодексом, вы уже не будете воровать у отдельных граждан, найдете «честные» и законные способы обкрадывать тысячи…

Все рассмеялись и встали.

— Летим теперь в театр — пора уже, — предложила Афи.

Мы распрощались с собственниками квартиры, из которой, однако, всякий может вынести, что ему вздумается, и отправились на станцию дальних кораблей.

… Засиял голубой свет, мы сели в вагон и почувствовали толчок: снаряд отделился от почвы. Через полчаса он опять опустился, крышка отскочила, и мы вступили в «Город красоты и искусства». Нас пригласили пересесть в открытую яхту, чтобы осмотреть его сверху. Он казался покрытым золотом и, как в огне, горел в море лучей заходящих солнц. Мы увидели огромную коллекцию всех видов зданий, какие нам когда-либо приходилось встречать на Земле. Мы долго смотрели в бинокли, изучая детали и любуясь тонкостью и изяществом отделки, сложным многообразием стиля, великолепием красок и французской легкостью архитектуры. Здесь было все, начиная от античного мира и кончая современным Парижем, но несравненно богаче, грандиознее и совершеннее. Геометрическое однообразие и схематичность полностью отсутствовали: план города был как бы импрессионистически набросан рукою искусства, а здания — рассеяны кистью художника. Но апофеозом искусства и чудом архитектуры был главный театр, который сразу же привлек наше внимание.

Он походил на огромную снежно-ледяную глыбу неправильной, естественной формы, покрытую как бы крупно-игольчатым инеем и состоявшую из ряда возвышавшихся, также игольчатых, готических выступов различной величины. Проникнув через боковую щель во внутрь этого оригинального здания, мы очутились в колоссальной сталактитовой пещере, без обычных потолка, стен и пола: сверху свешивались сложные узоры северного сияния и всюду причудливо выступали лишь сталактиты, которые, искрясь и сверкая, наполняли пещеру фантастическим светом. Но это не был мертвый и резкий свет электрических ламп! Нет, мягкий и подернутый легкой дымкой, он жил и дышал, витая в пространстве и переливаясь, при малейшем движении глаз, всеми цветами радуги.

Мы вошли в театр…

Ряды стульев, кресла, ложи, балконы, галереи, эстрада, занавес… — ничего этого, конечно, не было: одни только сталактиты в строго выдержанном стиле и несравненно прекраснее, чем это могло бы быть создано самою природою. Сотни блестящих ийо скользили по тропинкам и забирались на горы сталактитов, в гроты и на гроты, располагаясь там, в разнообразных позах. Десятки ущелий вели на улицу, причем устланные какой-то мягкой материей тропинки и места для сидения и лежания совершено не были заметны, идеально гармонируя с общим стилем и цветом пещеры. Легкая дымка сгущалась к центру зала в широкое облако, в котором плавали отдельные перистые тучки, обволакивавшие и открывавшие попеременно где-то вдали звезды и плывущую луну. Скользя с одного места на другое, лунный свет падал на различные утесы, освещая их наподобие морских скал.

Луна внезапно поблекла, скалы начали медленно тускнеть, облака — рассеиваться, и в центре пещеры, как бы из тумана, прояснилось то, что у нас зовется эстрадой. Мелодично и тихо зазвучала во всех уголках неизвестно откуда исходившая музыка. Быстро нарастая, она развернулась вскоре, подобно прибою морскому во время бури, и разразилась во всем своем величии, на которое способно это искусство, отвоеванное у мифических богов свободными ийо. Ощущение сказочной красоты сковало узами очарования все мое существо, и теперь, когда я пишу на Земле эти строки, мне кажется, что эта прекрасная сказка была лишь сном…