Анастасия Баталова - Королевский понт

– Я мечтаю увидеть ваше лицо. Я почти каждый день вижу его во сне… – продолжала Тати.

Кузьма едва не захлопал в ладоши, одурманенный мимолетным ощущением власти над реальностью. У каждого бывают такие «моменты силы», когда нечаянно сбываются желания: даже если желание совсем пустяковое, например, человек заметил в витрине вещь, которую давно хотел, но не видел в продаже. Момент всё равно кажется великим – возникает неодолимое искушение приписать себе, своей воле, своим мыслям возможность трансформировать окружающую действительность.

Юноша был окрылен своей затеей. Даже страх перед наказанием, которое, несомненно, наложит на него Селия, узнав, что он разговаривал на бульваре с незнакомкой, не обеднял его радости от первого в жизни самостоятельного поступка.

Охранница с ножами на поясе предприняла попытку вразумить молодого господина.

– Вам не следует стоять на самом солнцепеке, – тихо сказала она, приблизившись.

– Я сам решаю, где мне стоять, – ответил Кузьма с вызовом.

Он снова повернулся к Тати, и тёмное пламя его взора, вырвавшееся из узкого жерла прорези в накидке обожгло её. Приближалась сиеста, белое солнце плавило небо, оно становилось очень светлым, бледно-бледно голубым, выгорало, точно старый ситец. Волоокий бульвар стоял в дымке. У Тати вспотели ладони и спина.

– Я представляю себе ваше лицо… – ничего другого просто не приходило ей в голову, то ли от жары, то ли от волнения, и она повторяла на разные лады одну и ту же фразу.

– Мне не позволено говорить с вами, но я хочу, чтобы вы приходили сюда. Я тоже буду приходить… Но сейчас мне пора. – Сказал Кузьма, он чувствовал на себе напряженный взгляд начальницы домашней охраны. Про короткую встречу всегда можно что-нибудь солгать: незнакомка оставила на скамейке зонтик, книгу, портмоне, например, и он хотел вернуть – долгий же разговор с чужой женщиной ничем не может быть оправдан…

Осознав намерение Кузьмы уходить, Тати вышла из своего оцепенения. О, Всемогущая… Если он, юноша её мечты, счел нужным подарить ей всего две минуты, то они не должны пропасть даром – теперь у неё остались последние мгновения, чтобы убедить его… Первое знакомство – это всё равно что создание рекламного ролика: талантливый менеджер влюбит в товар за двадцать секунд, а гениальный – меньше чем за пять…

И Тати прорвало:

– Я буду боготворить тебя! – воскликнула она полушёпотом. Её порыв влился в эти слова, заполнил их, но их было слишком мало, чтобы вместить его целиком, он кипел у неё под кожей – Тати ощущала жар своих щёк, ладоней, живота… Ей казалось, что внутри у неё сокрыт источник, который печет сильнее, чем полуденное солнце. Она попыталась поймать кисть руки Кузьмы, чтобы, покрыв её поцелуями, хоть немного остудиться, отдать часть своего жара… Но юноша не позволил.

– Этого нельзя, – сказал он твёрдо, но в интонации его тем не менее сквозило неуловимое обещание, способное окрылить болезненное воображение влюблённой.

Тати сама помогала Кузьме играть роковую роль в своей судьбе. Она идеально вписывалась в выдуманный им сюжет: лихорадочно блестящие глаза, румянец возбуждения на щеках – юноша ликовал. Ему казалось, что сейчас он живет жизнью героя авантюрного романа, он вошел в раж и стал на ходу придумывать продолжение…

Тати с покорной, почтительной готовностью отстранилась, руки, протянутые вперёд, убрала резко, словно получив удар плетью по пальцам. Метательница ножей, как про себя именовала её Тати, стояла на некотором расстоянии, неподвижная и с виду безучастная. Её можно было бы принять за мраморную парковую статую, если бы ветер не трогал длинных пол белого пиджака, но на лице этой девушки – Тати успела заметить – на мгновение задержалось странное, сосредоточенное выражение, и Тати стало страшно, точно молодая охранница уже целилась в неё – она явственно увидела внутренним взором лезвие летящего ножа, тонкое, как шпилька, сверкающее на солнце, как молния, способное вонзиться в плоть по самую рукоять – той, высокой и красивой, стоит только достать его из-за пояса и…

– До свидания, – сказал Кузьма, обернувшись в последний раз. Накидка его сзади спускалась до пояса, воздушные, словно пузырьки морского прибоя, кружева окаймляли полотно.

«В таких накидках действительно не работают» – промелькнула мысль. Ноздрей коснулся запах паленого пластика – Лиль, должно быть, подожгла очередную урну.

Людей на бульваре почти не осталось – сиеста. Купив стакан содовой, Тати спряталась в тени зонтика. Молоденький продавец наслаждался отсутствием покупателей – он сидел на раскладном стульчике, и на коленях у него лежала книга.

– Скажите, а вам позволено разговаривать с женщинами? – спросила его Тати.

Юноша оторвался от чтения и взглянул на неё удивленно.

– Я ведь говорил с вами…

– И вашу жену не возмущает то, что каждый день сотни женщин покупают у вас воду?

– Ну… Даже если ей это и не по душе, она отдает себе отчет в том, что у нас не будет денег… Она не станет запрещать мне зарабатывать.

– Где она работает?

– Она прораб на стройке. Вон там… – юноша всколыхнул томный горячий воздух широким рукавом, указывая куда-то вдаль, к океану, где в трепещущем мареве ввинчивались в небо каменные буры небоскребов. Едва различимыми голубоватыми линиями прорисовывались на горизонте силуэты подъемных кранов.

Тати допила воду и, на всякий случай поискав глазами Лиль, бросила стаканчик в урну.

– Твоя жена молодец, – сказала она мороженщику на прощание, – самое ценное, что есть у людей, это возможность говорить друг с другом. Без этого мы – скот.

Юноша, скорее всего, не понял её, но кивнул вежливо, так, как полагается кивать покупателям. Книгу у него на коленях ветер распустил веером; склонившись, он поспешно принялся отыскивать потерянную страницу, пола его накидки взметнулась, подхваченная воздушным потоком, словно белое чаячье крыло.

Вечером того дня в уютном баре на окраине Хорманшера, где подавали ледяной имбирный чай и нежнейшую фруктовую пастилу кубиками, Тати слушала певцов, сидя среди мягких подушек, разложенных прямо на полу. Люди приходили и уходили – тихо позванивал небольшой колокольчик над дверью.

В помещении, освещенном неяркими светильниками в бумажных абажурах, каждый посетитель чувствовал себя не клиентом, а гостем. За такое необычное свойство Тати и полюбила хармандонские харчевни. Сервис здесь был ненавязчивым, а атмосфера – домашней.

Нерезкая тень проскользнула по пестрому ковру – кто-то вошел и опустился на подушку рядом с Тати. Сначала она не обратила на это особого внимания. Незнакомые люди в таких заведениях часто занимали соседние места – у хармандонцев так принято, они очень общительный народ, и могут запросто заговорить в баре как старые знакомые, даже если видят друг друга в первый и последний раз. Часто в харчевнях к молодым женщинам подсаживаются хармандонские «гаяши» – юноши вольного поведения. Они поют, танцуют для посетительниц, приносят им фрукты, вина на специальных торжественных серебряных подносах и, если женщины хотят, проводят с ними ночи. Они тоже надевают на себя шаровары, рубахи с широкими рукавами, пояса и длинные головные накидки – отличить их от благочестивых юношей можно лишь по тому, что они свободно разговаривают с женщинами на любые темы, от изящных искусств до политики и бизнеса, появляются в местах, куда порядочным мужчинам путь заказан, и надевают на себя необычные, привлекающие внимание аксессуары. Многие из них, например, носят крупные яркие бусы, цепи, браслеты, обшивают свои рукава и платки по краям деревянными колечками, монетками или крохотными колокольчиками, которые постукивают или позванивают при каждом движении.