Анастасия Баталова - Королевский понт

Рита и Анри вышли и бессовестно поцеловались на балконе.

– Уже можно, не так ли? Только в первый раз нельзя?

Муж Галы Овдайн, проживший с нею больше двадцати лет, отец её давно взрослых детей, догадывался, конечно, что неспроста она часто не ночует дома, летает в командировки на острова, держит себя в свои пятьдесят семь гораздо строже, чем могла бы, соблюдает диету, совершает пробежки по утрам, но все эти тревожные симптомы, что называется, не доходили до сердца, пока господин Овдайн не видел Саймона Сайгона.

Скандал – весьма известное средство, к которому прибегают, желая сбрызнуть ядом репутацию публичной или власть имущей персоны. Само собой вряд ли могло такое получиться; скорее всего, чей-то злорадный шепоток, как гадюка, вполз в ухо господину Овдайн.

Молодой любовник – это привычно, понятно и почти не осуждается. На это закрывают глаза многие почтенные мужья, которым всего хватает. Но такой любовник, как Саймон Сайгон… Любому мужчине, растерявшему с годами значительную часть своей привлекательности, мучительно было бы видеть рядом со своей тоже уже немолодой супругой подобное существо, своим совершенством способное соперничать с коллекционными фарфоровыми куклами.

Господин Овдайн с завистливым восхищением глядел на тонкие гладкие плечи кокота, осыпанные в честь вечеринки неброскими блестками, на его ресницы, на кончиках которых дрожат, подвешенные, сердца миллиардерш, на стройную талию, подчеркнутую шелковой маечкой. А как грациозно двигался этот беспощадный расточитель красоты! Будто бы всё время находился на сцене – и жалко было на него не смотреть; казалось, отвернешься – обязательно упустишь какое-нибудь особенно изящное па…

Господин Овдайн подошел и встал рядом с Саймоном; им владело нервное любопытство пополам со вдохновением мазохиста, нашедшего у себя прыщ, который хочется выдавить. Он внаглую рассматривал прелестника своей жены, перестав таиться совершенно; пусть замечают, пусть ухмыляются со значением, пусть переглядываются, пусть строят предположения – пусть знают, что он, Паоло Овдайн, потомок древнего аристократического рода, принимает своё унижение с подобающим достоинством…

– Здравствуйте, – Саймон свежо, очаровательно и, похоже, искренне улыбнулся, приметив не спускающего с него глаз мужчину. Он никогда не видел мужа Галы и обратился к нему, как обратился бы ко всякому другому гостю светского раута.

Именно это и раздосадовало Паоло больше всего – открытый, ничего не боящийся и не подозревающий взгляд, светлый, как солнце, доброжелательная улыбка – красавец-кокот смотрел так, точно он никогда не знал за собой никакой вины, никакого позора; он жил не стыдясь себя – он любил своё бесчестное ремесло так, как можно любить искусство – в его манере держать себя звучало спокойное самодостаточное счастье, каким может похвастаться не всякий добропорядочный семьянин, имеющий супругу при чине и живущий в большом доме с оравой законных ребятишек.

Паоло ответил на приветствие сухо. Сначала он планировал промолчать в знак презрения, которое принято питать домашним мужчинам к гулящим собратьям. Но больно уж подкупающей оказалась улыбка Саймона! Сдержаться было невозможно.

В мужской комнате он глянул на себя в зеркало: его лицо сразу сделалось несчастным и старым, точно от сравнения с прекрасным кокотом Паоло потускнел и совсем перестал смотреться, как гирлянда фонариков в свете яркого дня. А ему ведь только сорок восемь… Уже – сорок восемь! Немудрено, что Гала предпочитает ужинать и проводить ночи с этим той-боем!

Дети выросли: больше не требовалось поддерживать для них жалкий фасад семьи, штукатурить его, не покладая рук, собственным хребтом поддерживать падающие балки. У Паоло было право бунтовать, и он решил бунтовать.

Министрисса Овдайн не хотела громкого развода, раздела имущества и прочих неприятностей, традиционно сопутствующих разрыву брачных уз, да и в Саймона она не была влюблена до потери сознания, а потому легко согласилась принять условия мужа.

Блистательный кокот снова объявил себя свободным. Для него это несло в себе два противоположных следствия: с одной стороны – наступление периода безденежья неопределенной продолжительности, но с другой – возврат к неизменно волнующему и каждый раз по новому сложному процессу поиска, выбора покровительницы.

Саймон пребывал в воодушевленном состоянии, навеянном грядущими приключениями, он был полон надежд и ожиданий как ребенок накануне Рождества Кристы; прелесть его будто бы вновь призывно расцвела подобно медоносному цветку; в тот день он сделал себе великолепную прическу и на последние деньги, не удержавшись, приобрел очередное модное кашне – на все сто он был готов к судьбоносный встрече, и встреча-таки состоялась, да вот не с потенциальной обожательницей, а с Онки Сакайо, которая, столкнувшись с ним в фойе театра, посторонилась с таким видом, точно обходила пролитые на пол помои.

Всё первое действие Саймон боролся с желанием глянуть в сторону ложи, где она сидела. По своему обыкновению небрежно и как-то по-дурацки одетая: джинсы, бадлон, распахнутый пиджак; короткие волосы, причесанные, дай Всеблагая, растопыренными пальцами, крупные очки – ну кому может понравиться такая женщина? Классическая холостячка-трудоголичка. Саймон видел-перевидел самых разных женщин, в том числе соединивших в себе и богатство, и красоту, и власть… Но была некая волшебная сила, которая делала Онки Сакайо в его глазах непостижимо притягательной: что бы она ни делала, какие бы глупые и странные выходки ни позволяла себе – ему хотелось смотреть на неё! – даже когда она сморкалась в салфетку или протирала стекла очков полой рубашки, энергично подышав на них.

Онки пришла на спектакль по приглашению: обычно у неё не находилось времени посещать культурные мероприятия. Да и, прямо скажем, особого интереса и должного понимания театрального искусства за нею не наблюдалось. Однако, она изо всех сил старалась помогать людям, именно людям, идущим к ней со своими сложными историями, с открытыми сердцами. Среди творческих продуктов, как известно, во все времена была огромная конкуренция; начинающие авторы, музыканты, театральные деятели как никто нуждаются в поддержке власть имущих; Онки позвала создательница труппы, переживающей непростые времена: театр себя не окупал, актеры долгое время работали практически за идею, декорации делали друзья и знакомые, из помещения театр грозились выселить, чтобы привлечь более успешных арендаторов.

Онки, пропустив стенания творческой интеллигенции сквозь свой депутатский фильтр, решилась на сочувствие: