Андрей Лазарчук - Стеклянный меч

Мясо начало давать сок, я перевернул ломти – и тут вернулся Буску. Он волок шкуру в одной руке и череп в другой.

Старший охотник на шкуру не взглянул, а череп осмотрел со всех сторон, а потом развернул к себе глазницами и стал что-то говорить нараспев, я не слышал.

Наконец мы уселись за стол. Я знаю, как пьют горцы: разбавляют любое крепкое ключевой водой раз так в десять. Но сейчас они лишь символически капнули воды в свои стаканы и на два голоса спели застольную хвалебную песню.

Это значило, что мы просидим долго.

Получилось до вечера. От козы осталась только передняя половина. Я улучил момент, когда гости отошли к дереву, и спросил Князя:

– Договорились о чём-нибудь?

– Да, – сказал Князь. – Они нас проведут.

– К себе?

– В племя. Там проживём до весны. А дальше видно будет.

В мир живых, значит…

Это года за три до последней революции – а меня как раз в выработках помяло немного, и я валялся в больничке – приехало к нам в город медицинское столичное светило. Что-то оно там в мозгах умело поправлять. Говорю «оно», потому что не понять было, мужик это или лысая баба. Ну и меня заодно оно осмотрело и со мной побеседовало. И сказало, что я могу завербоваться в смотрители маяков или высокогорных метеостанций, получка втрое против солекопской, полгода на работе – полгода дома. Что я, типа, идеально для такой работы подхожу, поскольку у меня психика сверхустойчивая и одиночество меня ни на что плохое не сподвигнет. Ну, я подумал, подумал, да даже Лайте ничего не сказал, потому что ну как я буду полгода без неё и детей… даже представить не мог. Ничего эти мозгокопатели в людях не понимают, по большому-то счёту…

А оно всё вон как обернулось. И меня по полгода дома нет, и… нет, не сейчас.

Я к тому, что Эхи, островитянин который, он ещё лучше меня для всякого зимования был приспособлен, причём не обязательно одиночного. Классный компаньон – и вот здесь он, и в то же время под руку не суётся, не мешается, что нужно – делает сам, чего не нужно – не делает. Может говорить, может молчать. То есть, наверное, если кто-то сумеет озвереть в его компании – значит, он и сам благополучно задвинется, без посторонней помощи.

Хороший мужик, даром что архи.

Да…

Досидели мы тогда допоздна, гости наши у костра остались ночевать – не потому что мы такие сволочи, а просто им без шамана в неизвестном доме спать нельзя, шаман должен проверить и разрешить или там не разрешить, или беседу с духами места провести, – в общем, круг охотники нарисовали и улеглись, мы им ещё шкур подбросили. Сами только легли, как меня Эхи будит и я вижу – палец к губам прикладывает и за собой манит.

Выходим на крыльцо.

– Чаки, – говорит, – послушай. Ничего не слышишь?

Я спросонок не сразу понял, что нужно слушать, потом дошло. Тишину. Кивнул, глаза закрыл. Слушаю.

Тихо. Ну, в ушах пыхтит, ну, ветер где-то в скалах над головой погуливает. И я думал, что всё, сейчас скажу, тихо, мол, как вдруг…

Вот на самой тонкой ниточке, на самой границе слышимого – вдали – вроде как металл звякнул. Потом ещё раз.

Я посмотрел на Эхи, а он – на меня.

Можно было ничего не говорить: мы слышали одно и то же и об одном и том же подумали.

Я пошёл будить Князя, а заодно и надеть штаны – без штанов было сильно зябко.

– Вставай, – сказал я. – Солдаты.

Он молча спрыгнул с койки и зашуршал одеждой. Я нашарил один свой сапог и не мог найти второй; тогда я зажёг лампу.

Ровно в этот момент что-то стукнуло на крыльце, я оглянулся: дверь распахнулась, впёрлись две оскаленные собачьи морды и поверх них – три или четыре автоматных ствола. Я как стоял с сапогом в руках, так и замер.

– Лечь, руки за головы!

Легли. Голова к голове. Я шепнул: «Ты старатель». Не знаю, услышал ли Князь.

Руки мне быстренько и беззлобно заломили за спину, стянули ремешком. Подняли за плечи, посадили на койку. В дом набилась прорва народу. Собаки молча сопели. Я окинул взглядом людей. Всё рядовые, один штаб-ротмистр. Грязные, осунувшиеся – только что из болота…

Как там, интересно, наши горцы?

Князя тоже посадили на койку, и к нему офицер обратился первым:

– Кто вы?

Князь откашлялся.

– Старатели мы. Братья. Меня Дину зовут, а это Чак. Моорсы фамилия…

– Не врать мне! – штаб-ротмистр даже взвизгнул.

– А кто врёт? – сказал я. – Спросите в Бештоуне, нас там каждая собака знает.

– Какие вы старатели, старатели уже неделю назад убрались…

– Офицер, – говорю я, – не неделю, а четыре дня назад. И не убрались, а почикали нас хищники. Мы вот с брательником в Долине на ночь застряли из-за тумана, потому и уцелели. Пришли… а тут всё. От дома направо полсотни шагов пройдите, проверьте, земля ещё дышит… там они все лежат.

– Хищники, говоришь?

– Так точно. Людей перебили, «пушнину» забрали, машину увели. Вот ломаем голову, как самим выбраться.

– Ладно, проверим, что вы за старатели… Ещё посторонние здесь были?

– Вчера двое горцев приходили.

– Чего хотели?

– Каких-то дивных волков выслеживают.

– Горцы, – сказал офицер. – Нет, это вряд ли… Короче: тут неподалёку экспедиция научная расположилась, так кто-то проник в расположение и похитил врача, да заодно её адъютанта зарезал.

– То есть врач – женщина? – спросил Князь.

– Женщина, да. Видели?

– Нет, не пришлось… А следы что, к нам привели? – Князь кивнул на собак.

– Не ваше дело. Пойдёте с нами, там во всём разберемся.

– Дайте хоть вещички собрать, – сказал я.

Впрочем, вышли мы всё равно утром. Вместе с солдатами, оказывается, пришёл ещё штатский, который очень заинтересовался нашей кладовкой и долго по ней лазал с какими-то приборами. Что этот штатский из себя представлял, я понять не смог: то ли он мазурик, то ли из контрразведки; но в любом случае, мы с Князем его не интересовали, а интересовало только то, что в кладовке хранилось. Журнал добычи хищники прихватили с собой, а у нас же не принято спрашивать, что за «пушнину» соартельщик приволок, это только старшим положено было знать. То есть не то чтобы совсем нельзя об этом говорить, а так – дурная примета. Удачи не будет…

То-то сейчас удачи привалило!

В общем, расписал я мазурику, как бы на пару с Князем вспоминая, – а я сказал, что мы, считай, всегда вместе ходили, – какую «пушнину» удалось за сезон добыть, Князь что-то добавлял от себя… в общем, получился список довольно длинный, но без редкостей, то есть при продаже всё это едва бы покрыло затраты, а ведь надо ещё и семью кормить…

На это мазурик и указал пальцем. Да, говорю, провальный сезон, но жена ещё и учительствует, так что концы с концами сведём как-нибудь. Ну и с прошлого сезона кое-что осталось. И Князь добавляет: а, гори оно всё, баранка прокормит… и потом – не всё ли равно, какого и на сколько мы добра натаскали, когда раз, и всё увели подчистую? Мазурик напирает: ну а могло быть так, что какую-то редкость приволокли? Я говорю: наверное, могло, да только вряд ли, потому что тогда не было бы разговоров о продлении сезона – а они были…