Андрей Лазарчук - Стеклянный меч

Люк заскрипел и откатился.

– К стене, – сказали мне.

Я сдвинулся к окошку. Из него видна была верхушка другой башни, пониже этой, и кусок площади. На площади в ряд стояли бронетранспортёры и грузовики под брезентом. Падал снег.

Мне под коленями защёлкнули браслеты, звякнула цепочка. Я почему-то загадал, что если будет тросик, то сбегу, а если цепочка – то в другой раз. Ну, значит, в другой…

– Пошёл.

Руки мне не сковывали. Со скованными джакч спустишься по этой лестнице. Шею свернёшь.

Впрочем, я и так едва не свалился. Плохо тело слушалось.

Меня ждали вчерашний корнет и незнакомый ротмистр с эмблемой военной прокуратуры в петлице. Но мне показалось, что раньше на этом месте была другая эмблемка. Не знаю, какая именно. Просто угадывалась вокруг книги и меча незаполненная вмятинка с другим контуром. Танк, что ли?…

– Господин Чак Моорс, – сказал поддельный прокурорский, – похоже, мне придётся принести вам извинения и отпустить. – Рядовой, снимите кандалы…

– Дайте чего-нибудь согреться, – сказал я.

Ротмистр взглянул на корнета, тот полез в стол и достал плоскую флягу из нержавейки – примерно так на литр. На фляге был выштампован чей-то профиль в обрамлении знамён. Корнет булькнул в кружку среднюю порцию, потом посмотрел на меня и удвоил. Я ещё раз присмотрелся к профилю и наконец понял, что это принц Кирну. Фляге было больше лет, чем мне!

– Здоровье его высочества, – сказал я и выпил. Показалось, что вода. Я даже успел обидеться. Потом в пищеводе образовалась ниточка тепла. А потом меня затрясло. Пробило…

– Сейчас пойдёте спать, Моорс, – сказал ротмистр. – Настоящего убийцу взяли. Потом вам надо будет на него посмотреть. Ещё раз приношу извинения.

– Да ладно, проехали, – сказал я. – Плесните ещё…

– Фратьо, – сказал корнет, – а может, ему сейчас на того посмотреть? Чего тянуть-то? Может, что полезное узнаем?

Я поставил кружку на стол, не отпуская. Кружка стукнула пару раз. Корнет снова наполнил её – теперь почти всклень .

Со второй кружки кровь пошла и в руки, и в ноги. Дрожь затаилась.

– Я готов, – сказал я и встал. Боялся, что поведёт, но не повело.

Мы втроём вышли наружу, пересекли припорошённую снегом и уставленную техникой площадь и вошли в палатку со знаком радиационной и химической опасности. Там в ряд стояло штук восемь каталок с носилками, на некоторых громоздились какие-то узлы, потом эти круглые кастрюли с дырками для автоклавов, – а на трёх лежали явные и несомненные трупы, прикрытые простынями. Мы подошли к крайнему в ряду, и корнет откинул простыню.

В парня всадили две пули. Одна пробила грудь, другая снесла полщеки. Всё равно понятно было, что это горец – а скорее даже пандеец. Здоровенный горбатый шнобель, брови как собачьи хвосты, ранняя лысина до темени… Над сердцем, попорченный пулей, виднелся вытатуированый замысловатый орнамент, подсказка для пандейских врачей – группа крови и что-то ещё, мне говорили, я не всё запомнил.

– Пандеец, – сказал я. – Офицер.

– Армейский спецназ, – сказал ротмистр, – «Живые мертвецы». Рубаху поднимите.

Он это как-то так сказал, в одном ряду, что до меня не сразу дошло. Когда дошло, я поднял. У меня примерно на этом же месте тоже была группа крови, но по-нашему, цифрами.

– Это что, в гражданской обороне обязательно было делать? – спросил он.

– Нет, по желанию, – сказал я.

– А у братца вашего?

– Тоже есть.

– А он где служил?

– В гвардии. Охранял район ПБЗ.

И тут я подумал, что Дину мог на допросе сказать что-то другое, мы же с ним так и не смогли уединиться и всё устаканить. Но он, похоже, как и я, решил говорить побольше правды, чтобы не запоминать лишнее. Так что и тут всё оказалось в порядке, ротмистр посмотрел на корнета, а тот кивнул.

– Непонятно, – сказал ротмистр. – Тогда откуда у этого, – он повёл подбородком в сторону трупа, – вот это…

И вытащил из кармана бумажник. Прорезиненный с водонепроницаемой застёжкой. Помню, в нашем детстве это была большая ценность и шик. Откуда-то они к нам попадали. Тоже, наверное, контрабандой – как чулки, телевизоры и гондоны. Ротмистр раскрыл бумажник и показал мне, что там внутри.

Внутри была большая фотография Князя. В полевой куртке, но без берета. Позади были горы и каменный лес. Я знал это место. И время. Хорошо, что изображение на фотографии было обрезано как раз чуть выше нагрудного орла с полковничьими коронами…

Короче, меня передумали выпускать. И, как я понимаю, не собирались с самого начала, а только сделали вид – чтобы я размяк. Гады. Правда, разместили меня теперь в тепле и почти уюте, разве что за перегородкой всё время топотали сапогами. Сказали, что это для моей безопасности, джакч. На самом деле, конечно, чтобы я с Князем не перекинулся парой слов.

Теперь у меня была койка, горячий сладкий чай с галетами в любое время, несколько потрёпанных книжек и даже радио. Нужник был во дворе, посещать его можно было в любое время и сколько угодно раз, пусть под конвоем, но без кандалов. Типа я не арестант, а охраняемое лицо.

Им бы себя охранить…

Я не сомневался ни секунды, что пандеец тут был не один, а где-то поблизости засела целая разведгруппа. Господа офицеры, понятно, тоже в этом не сомневались, но что они могли сделать сверх обычного? Усилить бдительность? Ага, знаю я, что это такое. Надрочить солдатиков, чтобы от своих шарахались сильнее, чем от чужих, вот и всё. Будет видимость усердия, а толку никакого.

Но, джакч, зачем пандейцам понадобился Дину? И, джакч, что это за диверсант, который таскает с собой фотографию интересующего его человека?

Или не было у него никакой фотографии, а это мутят мои ротмистр с корнетом? А чего хотят добиться?

От тепла, сытости и мягкого под жопой у меня потекли мозги. С другой стороны, меня всё ещё потряхивало, – я думаю, от избытка мыслительного процесса. Тревожно было, страшно было, непонятно было…

В общем, я уснул.

По радио шла радиопьеса про Бессмертную революцию. Бывший подпольщик Кабан собрал самый большой революционный отряд и готовился захватить всю власть, уничтожив прежних соратников по борьбе. Но героиня Муха, влюблённая в Кабана, случайно подслушивает его разговор с бандитами и понимает, что он изменник. Она знает, что ей никто не поверит, и понимает, что должна Кабана убить, это единственный выход и единственное спасение для революции. Но есть ещё другой подпольщик, молодой, влюблённый в Муху. Он понимает, что Муха задумала что-то зловещее, и мечется между верностью революции и любовью к взбалмошной девушке. Я спал, слышал голоса сквозь сон, и мне почему-то представлялись Князь, Рыба и я сам – что это мы во всей этой кутерьме участвуем. Когда Рыба смастерила бомбу и принесла её мне под видом пирога, я подумал, что дело плохо, и попытался проснуться. Получилось, но не с первого раза. Тут пьеса прервалась, забибикал метроном, и голос диктора – старого, я его с детства помню, – произнёс: «Внимание, граждане! Через несколько минут будет передано важное правительственное сообщение! Через несколько минут слушайте важное правительственное сообщение!». Потом что-то заскрежетало, и приёмник умолк. Не было слышно даже несущей волны…