Михаил Анчаров - Теория невероятности (сборник)

— Творчество, творчество… Творчество — это работать без халтуры, — сказал Генка. — Работай на совесть — вот и будет творчество. Совесть — вот в все творчество.

— Верно, — сказал Глеб.

И Генка осекся. Он животом, кожей, раньше говорили — фибрами души, чувствовал, что поддержка с этой стороны полностью корежит то, что он хотел сказать. Совесть — великое слово, совесть по отношению к делу — может быть, великое вдвойне. Вся штука в том, что считать делом. Генка не мог объяснить, почему ему нельзя объединиться с Глебом, но знал твердо — нельзя. И кроме того, он не знал, куда девать Сапожникова по этой раскладке.

— Гена, — сказал Сапожников, — ты на чем сидишь?

— Ну?

— На стуле сидишь?

— Ну, сижу.

— А кто изготовил?

— Мебельная фабрика. Мастер. Ну и что?

— Изготовил, — сказал Сапожников. — А придумал кто?

— А это одно и то же, — ощерился Генка. — А по-твоему, стул — дело нетворческое? Так, что ли?

— Я работаю на стекольном заводе и выпускаю стакан, понял? И делаю это хорошо. Это ремесло, понял? — сказал Сапожников. — Или так: беру каплю расплава и начинаю выдувать пузырь а по дороге соображать — что из него можно сделать. Это творчество, понял? Стакан я планирую, заранее знаю, а насчет капли догадываюсь по дороге, понял? Прежде чертежа нужна догадка.

"Фердипюкс" — это слово такое, которое в стихийном озарении родилось во время великого спора Сапожникова и Фролова.

Глеб слушал напряженно, и все понимали, что он наконец дождался и нарвался, и теперь его медленно раздевали.

И ничего Глебу поделать было нельзя. Ни уйти, потому что всем ясно было бы, почему он это сделал, ни вступить в спор — потому что не хотел он поставить себя с Генкой на одну доску, ни приказать замолчать — потому что в этом споре начальников не было. И оставалось ему только ждать, когда Сапожников с его тупой основательностью либо поскользнется на натертом полу расхожей публицистики, и тогда можно ему будет припаять образ мыслей, опасный для общества, либо вызовет стихийную социальную ярость Фролова.

Но покамест ничего этого не происходило, и Сапожников не давал спору возвыситься до уровня "а ты кто такой" и "наши не хуже ваших".

"Фердипюкс" — это слово такое. Им Сапожников предложил заменить слово "творчество". Поскольку слово "творчество" помаленьку начинает терять всякий смысл и ощущается только престижем и похвалой. И сказать про какое-нибудь дело, что оно не творческое, значит оскорбить всех в этом деле участвующих и отвратить к нему стремящихся. Вот Сапожников и предложил заменить слово "творчество" словом "фердипюкс" ввиду его явной противности. Чтобы тот, кто не умеет или не хочет делать кое-что без предварительного чертежа, не стремился бы к этому занятию только из-за клички "творец". Это же ясно! Одно дело сказать про человека, что он на творческой работе, а другое — объявить во всеуслышание, что он занимается фердипюксом. Кому это приятно?

Фролову это было неприятно, и он как-то сразу скис. Но Сапожников, который всю жизнь ехал куда-то и никак не мог доехать, обижаться ему не велел и заявил, что лично его вполне устраивает, если все будут знать, что он занимается фердипюксом, лишь бы езду в незнаемое не путали с ездой по адресу. И что обществу нужны и ремесленники, и фердипюксы, и если Фролова оскорбляет когда-то великое, а ныне затрепанное и уничижительное слово "ремесленник", то есть человек, знающий свое дело до тонкости и умеющий сделать нужную вещь, то Сапожников со своей стороны добровольно отказывается от престижной клички "человека творчества", то есть человека, имеющего не чертеж впереди, а убегающий горизонт, и согласен быть "фердипюксом", раз слово "творчество", бывает, приманивает бездельников на нужную обществу работу.

— Так против чего же ты все-таки выступаешь, Сапожников? — спросил Глеб и стал ждать ответа.

— Я не против. Я — за, — сказал Сапожников. — Я за ремесло и за фердипюкс.

— Ремесло — это стандарт. Стандарт противен, — сказал Глеб. — И мы со стандартом боремся.

— Это ужасно, — сказал Сапожников. — Ужасно, если вы победите. Но я думаю все же, что вы не победите. Стандарт — это великое достижение в технологии. Я хочу позвонить по телефону, чтобы мне на дом привезли телевизор "Электрон", а я бы его только включил и смотрел бокс, где Кассиус Клей делает что хочет с Фрезером, потому что Кассиус Клей фердипюкс, а Фрезер выполняет программу и каждый раз ошибается. А не хватать за локоть молодого продавца и жарким шепотом просить его подобрать за дополнительную плату телевизор "Электрон", но не жирный, а попостней и с мозговой косточкой.

— А если токарю надоест крутить гайку по чертежу? — спросил Глеб, ища союзника в Генке. — Тогда как? То есть ему надоест работать руками, и он захочет работать головой? Тогда как?

— Во-первых, нет такого ремесленника, который бы не работал головой. Ты просто не пробовал, Глеб. Не путай стандарт и однообразие. А если ему надоест однообразие, он должен придумать, как сделать две гайки вместо одной, или придумать автомат для нарезки гаек, или придумать элемент, заменяющий гайку вообще. То есть перейти в фердипюксы.

— Я не хочу переходить в фердипюксы, — сказал Фролов. — Я хочу резать свою гайку. Я люблю однообразие. Оно успокаивает.

— Тогда о чем спор? — спросил Сапожников. — Я же знал, Гена, что ты не захочешь перейти в фердипюксы. Вот ты, как и Глеб, почему-то считаешь, что в науке и в искусстве…

— Ничего я не считаю… — вызывающе сказал Фролов. — Почему ты объединяешь меня с Глебом? Я говорил о совести.

Так. Слово было сказано. Хотя и не Сапожниковым, но было сказано — объединяешь.

Глеб поднялся, подошел к Сапожникову и стал смотреть ему и глаза.

— Ты сумасшедший, Сапожников, — сказал Глеб.

— Это я уже слышал, — сказал Сапожников. — Я алжирский бей, и у меня под самым носом шишка.

— Почему ты людей обижаешь?

— Ничего ты не понял, Глеб, — сказал Фролов. — Мы об него сами обижаемся, как о булыжник… Все важно — и ремесло, и фердипюкс. Не надо только перепутывать. А то одна показуха получается. Сапожников — фердипюкс, это ясно. Верно я говорю, Сапожников?

— Не подсказывай мне ответ, Гена, — сказал Сапожников.

Потом он засмеялся, сделал танцевальное па в центре комнаты, закрыл глаза и повалился на пол.

— Неожиданности хороши в меру, — сказал Глеб.

— Фролов кинулся поднимать, но Глеб остановил его.

— Нельзя… — сказал Глеб. — Скорую помощь… Быстро… Инфаркт, наверно.

Палец Вартанова не попадал в единицу на диске и все промахивался мимо.

— Допрыгался, фердипюкс… — сказал Филидоров, который во время дебатов не произнес ни одного слова и настолько затих в своем углу, что о нем постепенно забыли, хотя вначале явно старались показаться и понравиться ему.