Джефф Вандермеер - Борн

Узнаю ли я это когда-нибудь?

И вот наступил день, вместивший в себя, по ощущениям, победу и поражение разом. День, когда наступила передышка. Мы так целеустремленно работали над укреплением Балконных Утесов, что нас не хватало ни на что другое. Мышцы болели, мозги вскипали от постоянных мыслей о возможных пробелах в нашей обороне. С каждым часом совместной работы я все больше убеждалась, что Вик освободился от власти Морокуньи.

Вроде мы все закончили, но не были в этом вполне уверены. Со временем у нас выработался осадный менталитет. Мне казалось, что мы противостоим огромной армии, чьи великие силы или начнут штурм стен, или сдадутся и уйдут восвояси. Наверное, истинной причиной, по которой мы с Виком решили, что все действительно закончено, было подсознательное понимание того, что сделать Балконные Утесы неприступными невозможно в принципе. В любом случае останется какая-нибудь лазейка.

Тем не менее мы сделали все посильное: упрочили внутренние «крепостные валы», пополнили припасы, прикинули возможные направления атаки и… все. Ничего не происходило. Ни жучки-паучки, ни иные информаторы Вика не зафиксировали ни единого признака или хотя бы слуха о готовящемся нападении. Неужели мы переоценили нашу значимость для города, превратившегося в разворошенный муравейник? Неужели о нас забыли, закрадывалась предательская мыслишка. И мы умрем не от ножа, воткнутого в живот, и не от клыков, вцепившихся в горло, а от голода и жажды? Злая ирония заключалась в появлении панического страха перед тем, что нам некому будет сдаваться.

Границы наших владений были удивительно спокойны в те дни.

– Просто они ждут своего часа, – объяснял Вик, не понимая, сколько сделал Борн для того, чтобы «подчистить наши границы», по выражению самого Вика.

– Ни одной ящерицы не осталось, – доложил мне Борн, а это означало, что мусорщики никогда не придут сюда, чтобы чем-нибудь поживиться.

Но чувствовать себя в осаде, пусть даже подсознательно ощущая всю бессмысленность этого чувства, все-таки лучше, чем находиться в осаде или отражать нападение. В нашем убежище стало тесновато и душновато: из страха перед последышами мы заткнули отверстие в потолке Виковой лаборатории, а я окончательно перестала выходить на балкон, потому что мне мерещились то самодельная стрела в горле, то враги, скрытно карабкающиеся по стене. И все же наше убежище пока оставалось нашим, этот факт не мог не радовать. Прошло уже четыре недели затворничества, а Морокунья с ее ультиматумом так и не объявилась. Судя по всему, у нее возникли более серьезные проблемы: она либо бегала от Морда, либо была мертва.

Вик по-прежнему был одержим идеей извлечь максимум возможного из своих биотехов, так что в первую ночь затишья я оставила его около бассейна, а сама отправилась спать.

Проснулась где-то через час.

У изножья моей кровати кто-то стоял. В первую секунду у меня душа ушла в пятки, потом я с облегчением узнала Вика, хотя его неожиданное появление посреди ночи изрядно напрягло. Мне не нравилось, что сперва Борн, а теперь и Вик заимели обыкновение вламываться ко мне без стука. Это вызывало в памяти прошлое, о котором я не хотела вспоминать.

– Я ведь заперла дверь, Вик. Как ты вошел? И зачем?

– Так же, как ты входила ко мне, – пожал он плечами.

Его голос был каким-то отсутствующим. В тусклом свете и в моем собственном сумеречном восприятии его кожа показалась мне пятнистой, бледной, прозрачной до голубизны, как будто он пролил на себя свои химреактивы.

– И что тебе понадобилось такого, чего нельзя было отложить до утра? – спросила я, рывком садясь в постели. Мне очень хотелось, чтобы он ушел.

– Ничего особенного, Рахиль. Я просто хочу знать, любишь ли ты меня.

– Да твою ж мать! – рявкнула я, взрываясь. – Ты разбудил меня только затем, чтобы спросить, люблю ли я тебя?

Сказать, что я разозлилась, значит не сказать ничего. Мне захотелось в самом деле превратиться в последыша и порвать Вика в клочки. После всего, что было с нами, всего, что мы сделали, чтобы вернуть отношения в нормальное русло, он приходит и спрашивает меня об этом?

– Так ты меня любишь?

Я зарычала.

– Иди поспи, Вик, – гаркнула я, про себя подумав: «Иди проспись». – Убирайся!

Он, конечно, страдал бессонницей, но мне-то требовался сон. Вик то ли не услышал меня, то ли не обратил внимания и вяло уселся на край кровати.

– А как насчет Борна? Борна ты любишь? Ты сильно любишь Борна?

К этому краю мы уже подходили: взгляд Вика на Борна ограничивался ревностью, но никогда прежде он не требовал от меня так четко обозначить мою позицию.

– Я Борну все равно что мать. Он мне как ребенок, – терпеливо объяснила я, стараясь унять невроз Вика и не ляпнуть что-нибудь, что еще глубже вобьет клин между ним и Борном.

– То есть он до сих пор для тебя ребенок? – грустно и как-то жутковато улыбнулся Вик.

– Ну да, – ответила я, покривив душой.

Какое другое слово можно придумать в отношении разумного негуманоидного сироты? Может, такого слова и в языке-то не существует. Вдруг я подумала, а что, если у Борна были настоящие родители? И меня охватило отчаяние. Я тут же представила, что родители разыскивают его где-то там, в ночи, грохочущей выстрелами.

– Спасибо, что сказала, Рахиль.

С этими словами Вик поднялся и ушел. Я заперла за ним дверь на засов.

Прошел час, а я никак не могла заснуть. Все думала о несообразном визите Вика и о том, как странно он выглядел. Никак не могла выбросить это из головы. Потому что Вик выглядел как привидение. То есть не был похож на привидение, а казался настоящим призраком.

Я накинула первую попавшуюся одежду и сама отправилась к Вику. Постучала, он не ответил. Постучала громче. Ответа не было. Либо крепко спал, либо ушел. На всякий случай я спустилась к бассейну.

Приблизившись к двери, я услышала голоса. Должно быть, они там с Борном, решила я. Опять разговаривают. Отлично. Ускорила шаг, завернула за угол и влетела в лабораторию.

И увидела себя, разговаривавшую с Виком.

Вик разговаривал с Рахилью.

Подделка была идеальной, практически неотличимой, сердце у меня так и екнуло: я впервые увидела себя со стороны. Как я разговариваю с Виком. Словно кто-то похитил у меня тело, превратив в бестелесный дух.

Вик взглянул на меня, вновь перевел глаза на ту, другую Рахиль, вздрогнул, и в его руке зажужжали защитные жуки. Видимо, он отличил оригинал от подделки по мимике.

– Кто ты? – закричал он второй Рахиль. – Говори, что ты такое?

Но я уже поняла, кем была та Рахиль.

Той Рахилью был Борн.

Жила-была женщина, которая однажды нашла живое существо на спине гигантского медведя. Во время оно то существо было простым биотехом, который рос-рос, пока не переселился в собственную квартиру. И тогда это существо по имени Борн нацепило на себя личины единственных двух людей, которых любило, и сделало вид, что оно – эти люди. Может быть, его намерения были чисты, а причины поступка – уважительны. Может быть, он считал, что поступает правильно. Все может быть.