Джефф Вандермеер - Борн

– Лежи спокойно. На время боль утихнет.

Но мне все равно было больно. Да, боль утихла, однако я продолжала ее ощущать. Чтобы не нервировать Вика, я кивнула, глядя на него как сквозь туман. По счастью, я все еще могла видеть точеные черты его прекрасного лица. Это все еще было важно для меня.

Вик запустил на мое тело диагност-жука. Старенького, с поцарапанным панцирем, но его лапки сохранили гладкость и блеск. Там, где они касались моей кожи, я ощущала мгновенное, быстро угасающее тепло. Хирургические слизни уже затянули мои раны. Вспомнилась приятная прохлада, которой сопровождалась их работа, когда я поранилась в последний раз. Подростки имели творческую жилку и порезали меня не абы как, а разрисовали узорами и словами, не имевшими смысла ни для кого, и меньше всего – для самих художников. Слизни двигались точно по этим линиям, тем самым придавая им смысл.

– Я бы тебя обнял, – откуда-то издалека донесся голос Вика, – боюсь только причинить боль.

Тут я вспомнила, что они забрали Борна, и хотела уже попросить Вика… Но о чем? Бежать за ними вдогонку? Упреждая, Вик посоветовал мне не пытаться говорить, добавив:

– Прости, что меня здесь не было. Прости, что они сюда пролезли.

Мы с ним находились в различных обстоятельствах и беспокоились о разном.

– Насколько тяжело они тебя поранили? – спросил Вик особенным тоном.

Я поняла, о чем он. Вопрос был медицинским, но касался отнюдь не медицины. Вик воссоздал в воображении всю картину нападения, определив худшее, и теперь ему требовалось понять, насколько инвазивной должна быть диагностика.

– Все на поверхности, – ответила я, и он заметно расслабился, что почему-то меня огорчило.

Нападавшие оказались недоразвиты или нечеловечески холодны, чтобы изнасиловать. Самому старшему из них, сероглазому, было лет одиннадцать. Дитя с пшеничными волосами и изящными кистями рук. Я не обязана была рассказывать Вику всю правду, даже если бы они меня изнасиловали. Но они действительно этого не сделали. Двое из осиноглазых, калеча меня, совали свои языки мне в рот, но, вернее всего, просто пытались чем-то заразить. Я чувствовала еще привкус металла на языке.

И тогда я заплакала. Слезы ручьями потекли по лицу, остававшемуся совершенно безучастным. Не так уж много ты можешь вытерпеть, прежде чем почувствуешь, что все усилия напрасны. Лучше бы на меня напали на улице, и я бы сейчас валялась в подворотне, чем тут, в самом сердце Балконных Утесов, облитая его покаянием, жалостью и заботой. Ощущать на себе его взгляды, тогда как все, чего мне хотелось, это заползти в самую темную нору и либо уже сдохнуть, либо оправиться от ран.

Однако я не стала мешать Вику делать его работу и, как могла, рассказала, что именно тут произошло, передавая информацию о тонких местах в нашей защите. Я выжила и по прошлому опыту знала, что со временем воспоминания потускнеют. Это позволяло мечтать, что когда-нибудь мы освободимся. Освободимся от города, от Морда, от всего на свете. Можно ли было считать это надеждой? Или всего лишь инерцией упрямства?

– А еще они забрали Борна, – добавила я немного погодя, не уверенная, что ясно выговариваю слова.

Мне требовалось время, чтобы примириться с мыслью о потере, иначе можно было сорваться. Вик, сидевший в кресле у моей кровати, нахмурился.

– Ничего подобного, – он кивнул в сторону гостиной. – Вон он, твой Борн.

Сквозь болезненное оцепенение и ощущение бегающих по телу жучиных лапок я почувствовала облегчение пополам с изумлением.

– То есть они его вернули?

– Сомневаюсь. Он торчал в коридоре перед дверью. Рядом никого не было. Я занес его обратно.

– Спасибо, – поблагодарила я, понимая, что это решение далось ему нелегко.

– А он подрос, – добавил Вик.

Я ничего не ответила. Не осмелилась. Впервые Вик выглядел обеспокоенным из-за чего-то, что, очевидно, не было напрямую связано со мной. Последние две недели я успешно скрывала Борна от него.

Жук наконец закончил свою работу. Вик поднялся на ноги.

– Тебе надо отдохнуть. Принесу с кухни чего-нибудь перекусить. Я пока усилил нашу защиту. А потом мне нужно ненадолго выйти, скоро вернусь.

Я понимала. Ему требовалось убедиться, что напавшие действительно убрались восвояси. Вику пришлось сменить замки, чтобы быть уверенным в надежности дверей. А это означало непредвиденное сокращение наших и без того невеликих ресурсов, что в свою очередь ставило нас под угрозу.

Жгучая, жалящая, режущая мука не должна была возвращаться еще несколько часов, теперь она словно отстояла от меня на многие световые годы. Я коснулась щеки Вика, уголка его губ, но мысленно он был уже далеко отсюда.

– Я должен был быть здесь, – повторил он.

– Если бы ты не вернулся, я бы умерла.

Ничего успокоительного в моих словах не было. Если город захочет меня убить, он меня убьет, как убил уже многих.

– Прихвачу Борна с собой, – добавил Вик нарочито небрежно.

– Нет. Ну, пожалуйста, – сморщилась я.

Если бы я закричала или возразила таким же небрежным тоном, наверное, ему было бы проще. Но я не кричала. Произнесла эти три слова тоненьким, ломким голоском, и Вик тут же сдался.

Вскоре после его ухода я поняла, что не смогу уснуть и надумала встать. Было больно, но мне не лежалось, я как-то не привыкла валяться в постели. И еще мне хотелось увидеть Борна. Я плохо соображала и боялась, что похитители могли его повредить. А может быть, желала убедиться, что Вик все-таки не забрал его с собой.

Борн, слабо мерцая золотисто-зеленым, находился на стуле в кухне. Вик успел восстановить не всех моих светлячков, и я могла видеть только свечение Борна. За последние несколько часов он вырос по крайней мере на полфута, а его основание стало толще. Теперь, стоя на стуле, он доставал мне до плеча. Никаких повреждений я на нем не заметила, он оставался идеально симметричен. Он впечатлял.

– Это просто я, – произнес Борн.

Я взвизгнула и отшатнулась, судорожно пытаясь нащупать какое-нибудь оружие: палку, нож, все, что угодно. Голос звучал точь-в-точь как скрипучий басок того сероглазого мальчишки.

– Просто я. Борн.

«Просто я».

Черви, запущенные в мое тело Виком, заелозили, впрыскивая наркотики, чтобы меня успокоить. Меня трясло. Я издавала нечленораздельные звуки.

– Это просто я, – повторил Борн, будто пробуя слова на вкус.

Я пятилась, пока не уперлась спиной в стену. На сей раз голос прозвучал не как голос сероглазого, а теплее и восторженнее. Стал таким, какой я впоследствии привыкла считать его обычным голосом, хотя Борн мог подражать кому угодно.

– Рахиль, – сказал Борн. – Не надо. Пугаться.

От голоса сероглазого мальчишки не осталось ничего.