Уолтер Тевис - Пересмешник

Покуда я наблюдал, паук закончил работу и на длинных ножках перебежал в середину, где замер в ожидании. Я еще мгновение смотрел на него, затем направился к обелиску, который в свете луны тоже был как будто серебряный.

«Руководство» подсказало мне, что может потребоваться, так что я нашел в «Сирсе» ящик для инструментов и положил в него пассатижи, отвертки, зубила и молоток с круглым бойком. Ремонтируя дом, я более или менее освоился с инструментами, хотя по-прежнему обращался с ними немного неловко. Вообще-то, такая работа не для людей; инструментами, как правило, орудуют роботы-недоумки.

Кажется, первый междугородный автобус я вывел из строя неудачной попыткой снять переднюю панель. Меня взбесило, что она никак не снимается; я в ярости несколько раз ударил по ней молотком и, видимо, что-то повредил внутри. Так или иначе, с этим мыслебусом ничего не получилось, и я перешел к следующему. Открыть панель я сумел, но, когда стал зубилом и молотком сколупывать нашлепку, мозг раскололся.

Я перешел к третьему мыслебусу и, вставив зубило под нашлепку, раза три легонько ударил молотком. Несмотря на две неудачи, занятие все больше меня увлекало. Вся осторожность, все внушенные представления о порядочности улетучились. Мне нравилось преступно вскрывать и портить мыслебусы; первоначальная ярость утихла, я действовал решительно, ничего не боялся, и это чувство радовало.

И внезапно я понял, что сковыриваю не ту нашлепку. Эта была на коммуникаторе. И как раз когда я думал, что испортил третий мыслебус, заиграла музыка! Легкая, задорная – я слушал ее целую минуту, прежде чем сообразил, что она звучит у меня в голове. Это была телепатическая музыка. Что-то похожее я испытывал прежде, в колледже, в курсе развития сознания, но тогда это происходило в аудитории. Я долго не мог понять, отчего такое происходит на стоянке мыслебусов. И тут до меня дошло: музыка идет из телепатической части коммуникатора. Видимо, я отсоединил блокиратор трансляции, и теперь мыслебус транслировал музыку в мой мозг.

Я решил кое-что проверить. Сосредоточился на мысли: «Пожалуйста, пусть музыка играет тише». И у меня получилось! Она сделалась совсем тихой.

Успех очень меня ободрил. Раз я сумел удалить часть оборудования и мозг мыслебуса заработал, как планировалось изначально, мне удастся проделать это и с другой его половиной.

И это мне правда удалось. Я уверенно и аккуратно подсунул зубило под вторую нашлепку, и с пятого или шестого удара молотком она легко отошла. Я поставил на место переднюю панель, быстро сложил инструменты в ящик и, волнуясь, вслух обратился к двери:

– Откройся.

И она открылась!

Я залез внутрь, сел на переднее сиденье, а ящик с инструментами поставил рядом. Потом сосредоточился на мысли: «Вывези меня из торгового центра на площадь перед обелиском». Для надежности я представил эту площадь в голове.

Автобус тут же закрыл дверь и поехал. Он задним ходом выбрался из ряда стоящих мыслебусов, а потом быстро покатил по огромному помещению. Я видел, что он включил фары, потому что на стене двигались их отблески.

Перед лифтом он остановился и засигналил. И двери открылись. Мыслебус въехал в лифт, и они закрылись снова. Начался подъем.

Мы выехали из обелиска, обогнули его и остановились. Музыка умолкла. Снаружи было тихо и довольно темно, хотя светила луна.

Я велел автобусу отвезти меня домой и начал сборы. Я перетащил в него с полсотни книг, проигрыватель и пластинки, а также, не без труда, генератор и две канистры бензина. Бензин был нужен, потому что пластинки можно слушать только на древнем проигрывателе, а к нему ядерные батареи не подключались.

Еще я взял два ящика виски, обе керосиновые лампы и несколько коробок облученной еды для Барбоски. Свою одежду я тоже понес в автобус, но по пути решил, что лучше загляну в подземный магазин и выберу себе совершенно новый гардероб. Приятно отправляться в путь в новой одежде.

Небо уже чуточку просветлело, луна поблекла. В последний раз выходя из дома с Барбоской на руках, я снова остановился перед паутиной. В утреннем свете она выглядела деловито, даже зловеще, фантастическая красота исчезла. И все равно я пожелал пауку удачи: он оставался единственным наследником моего жилища.

В продуктовом отделе «Сирса» я взял коробки с фасолью, овсяными хлопьями, сублимированной ветчиной и кукурузой, пакеты с готовой смесью для пудинга и быстрорастворимыми напитками. Потом пошел в магазин, где никогда раньше не бывал, и нашел одежду гораздо лучшего вида, чем в «Сирсе». Там я взял темно-синюю синлоновую куртку, черную водолазку и несколько рубашек из незнакомого мне материала под названием «хлопок».

Под влиянием порыва я начал выбирать вещи для Мэри Лу, хоть и не был уверен, что сумею ее разыскать и что Споффорт меня снова не арестует. Однако, думая об этом сейчас, я понимаю, что уже не боюсь Споффорта. Как не боюсь тюрьмы, и смущения, и мысли, что нарушу чужое личное пространство.

Сейчас я еду по древнему зеленому шоссе, справа от меня море, слева – пустые поля, залитые ярким, как будто весенним, солнцем. Я чувствую себя сильным и свободным. Если бы я не читал книг, я не мог бы так это ощутить. Что бы ни случилось со мной дальше, благодарение Богу, что я умею читать и сумел прикоснуться к разуму других людей.

Мне жаль, что я диктую эти слова, а не записываю. Не только чтение, но и письмо подарило мне это новое осознание собственного «я».

Я взял для Мэри Лу два платья, прикинув ее размер по памяти. Они висят на плечиках в дальнем конце автобуса, там же лежат жакет, пальто и коробка конфет. Барбоска по большей части спит на сиденье, тоже в дальнем конце, подставив живот бьющему в окно солнцу. Я так долго и подробно это все диктовал, что мне тоже захотелось спать. Пойду гляну, где расстелить матрас из «Сирса».

В автобусе четыре пары двойных сидений. Вчера, закончив диктовать, я взял инструменты, снял два сиденья с правой стороны и освободил место для матраса. Потом ненадолго остановил мыслебус и выбросил их наружу.

Постель получилась удобная, но спал я плохо: несколько раз просыпался ночью, слушал шуршание колес по дороге и мучился, что не могу снова уснуть. После третьего или четвертого пробуждения я понял, что у меня ноет под ложечкой, а в голове – тягостное отчаяние, которое я испытывал и раньше, но для которого у меня не было названия. Только в темноте, под тихое шуршание колес, я постепенно осознал: мне одиноко . Я страдал от одиночества и даже не понимал, что со мной.

Я сел на постели. Господи! Как просто. Во мне нарастала злость. Что проку в личном пространстве, самодостаточности и свободе, если мне так плохо? Я тосковал – и сейчас, и все прошлые долгие годы. Я был несчастен. Я почти никогда не был счастлив.