Уолтер Тевис - Пересмешник

«Ужасно! – звучало у меня в голове. – Вся эта ложь!» С отвращением, близким к тошноте, я видел картины прошлого: вот я ребенком сижу, раззявившись, перед телевизором или слушаю роботов-учителей, что цель жизни – «внутреннее развитие», что «быстрый секс лучше», что реальность заключена исключительно в моем сознании и ее можно изменять химическими веществами. На самом же деле я тосковал о любви, о том, чтобы любить и быть любимым. А меня даже словам таким не научили.

Я хотел любить того умирающего старика с собакой в ногах кровати. Хотел любить и кормить усталую лошадь в обвисшей соломенной шляпе. Сидеть за столом с мужчинами в майках, пьющими из больших кружек в кабаке, вдыхать запах пива и человеческих тел в тихом уютном помещении. Хотел слышать гул их разговора и чтобы мой голос мешался с их голосами. Хотел ощущать собственное реальное тело – с родинкой на левом запястье, с крепкими зубами, с мышцами пресса – в атмосфере этого помещения.

И хотел секса. Хотел быть в постели с Мэри Лу. Не с Аннабель, которая была лишь матерью, которой я никогда не знал, а с Мэри Лу. Мэри Лу, моя пугающая возлюбленная, моя женщина.

Я корчился от любви, вожделения и воспоминаний о Мэри Лу. От сознания, что она-то и была мне нужна все это время. Мне хотелось кричать об этом. И я крикнул:

– Мэри Лу! Я хочу тебя!

И голос, тихий бесполый голос у меня в голове произнес: «Знаю. Надеюсь, ты ее найдешь».

Я ошарашенно сел на матрасе. Это был не голос моих мыслей. Он был у меня в голове, но шел как будто снаружи. Наконец я произнес вслух:

– Что это?

«Надеюсь, ты ее найдешь, – повторил голос. – Я с самого начала знал, как сильно ты хочешь ее найти».

«Господи! – подумал я. – Кажется, я знаю, чей это голос».

– Но кто ты? – спросил я.

«Я – этот автобус. Металлический интеллект, наделенный добрыми чувствами».

– И ты читаешь мои мысли?

«Да, но не очень глубоко. Тебя это немного беспокоит?»

– Да, – произнес я вслух. Мой голос звучал непривычно.

«Но это не так плохо. Не так плохо, как чувствовать одиночество».

Он и правда читал мои мысли. Я попытался задать вопрос про себя: «Тебе бывает одиноко?»

«Я не против, когда ты говоришь вслух. Нет, мы не чувствуем одиночества в том смысле, в каком чувствуете его вы, люди. Я постоянно на связи. Мы – сеть, и я ее часть. Мы не как вы. Только Девятая модель как вы, он один. У меня мозг Четвертой модели, и я телепат».

Голос в голове успокаивал.

– Ты не мог бы включить свет – неяркий? – спросил я.

Над головой приглушенно засветилась лампа. Я посмотрел на свои руки, на грязные ногти. Потом закатал рукава. Почему-то мне нравилось смотреть на свои руки, на покрывающие их тонкие светлые волоски.

– Ты такой же разумный, как Барбоска?

«Да уж намного разумней, – отвечал голос. – Барбоска на самом деле совсем глупая. Просто она очень живая , очень кошка и оттого иногда кажется тебе разумной. Я прочел все ее сознание с одного взгляда, и там очень мало чего есть. Но ей хорошо. Она не хочет быть кем-нибудь другим, кроме как кошкой».

– А мне плохо?

«По большей части тебе грустно и одиноко. Ты тоскуешь».

– Да, – горько ответил я. – Мне одиноко. И я часто тоскую.

«А теперь ты это знаешь», – сказал голос.

Он был прав. И оттого, что я высказывал свои чувства, меня охватила странная эйфория. Я глянул наружу – не светает ли? – но там было по-прежнему темно. И оттого, что мы так необычно и притом так непринужденно беседуем, мне пришла неожиданная мысль.

– Есть ли Бог? – спросил я. – В смысле, находишься ли ты на связи, телепатически, с Богом?

«Нет. Ни с кем таким у меня телепатической связи нет. И Бога, насколько я знаю, тоже нет».

– Ох, – сказал я.

«Тебя это не огорчает, – произнес голос. – Возможно, ты думаешь, что огорчает, но на самом деле это не так. Ты живешь сам по себе. Ты этому научился».

– Но программа, которую в меня вложили…

«От нее ты давно избавился. Осталась только привычка. Но привычка – это уже больше не ты».

– Так кто я тогда? Кто я, ради всего святого?

Голос ответил не сразу.

«Просто ты, – мягко произнес он. – Взрослая человеческая особь мужского пола. Ты влюблен. Хочешь быть счастливым. Сейчас пытаешься разыскать ту, кого любишь».

– Да. Наверное, так.

«Это так, и ты это знаешь. И я желаю тебе успеха».

– Спасибо, – ответил я, а потом спросил: – Ты можешь помочь мне уснуть?

«Нет. Но тебе и не нужна помощь. Ты заснешь, когда достаточно утомишься. А если не заснешь, то скоро увидишь рассвет».

– А ты такое видишь? – спросил я. – Видишь, как встает солнце?

«Нет, – ответил автобус. – Я могу смотреть только на дорогу прямо передо мной. Спасибо за твое желание, чтобы я видел рассвет».

– Тебя это не огорчает? Невозможность увидеть, что хочется?

«Я вижу то, что мне хочется, – сказал автобус. – И мне нравится работа, которую я должен выполнять. Таким меня сделали. Мне не приходится решать, что для меня хорошо».

– Почему ты… такой приятный в общении?

«Мы все такие, – ответил автобус. – Все мыслебусы приятны в общении. Мы все запрограммированы иметь добрые чувства, и нам нравится наша работа».

«Вас запрограммировали лучше, чем людей», – подумал я с некоторой досадой.

«Да, – сказал автобус. – Да, лучше».

Поговорив с автобусом, я успокоился и быстро заснул на своей узкой постели. Когда я проснулся, было еще темно.

– Скоро утро? – спросил я вслух.

«Да, – ответил автобус. – Скоро».

И под потолком зажегся приглушенный свет.

Барбоска спала у меня в ногах и проснулась вместе со мной. Я дал ей пригоршню сухого корма и поставил греться банку протеиново-сырного супа на завтрак. Но тут я вспомнил растения Протеин-4, и меня передернуло. Не хотелось снова есть такую еду. Я велел автобусу открыть окно и выкинул банку наружу. Потом приготовил себе омлет, развел кофе, сел на постели и стал медленно завтракать, глядя на темные окна и ожидая, когда рассветет.

Видимо, все это время автобус ехал по хорошему пермопластовому шоссе, потому что меня совсем не трясло. Были участки, по нескольку миль длиной, где пермопластовое покрытие не сохранилось; вчера они попадались нам раза три или четыре. Зеленый пермопласт резко обрывался, и начинался разбитый асфальт, а то и просто поле без всякой дороги. Тогда автобус замедлялся и полз медленно-медленно, огибая препятствия и выбирая участки поровнее, и все равно то и дело подпрыгивая на ухабах. Это было неприятно, однако я не боялся, что он сломается. Несмотря на хрупкость мозга под тяжелой передней панелью, мыслебус – надежная, хорошо сделанная машина.

Перед отъездом из Перекора я остановил его рядом с могилой Аннабель и положил несколько роз из сада под деревянным крестом с ее именем, который соорудил своими руками. Может быть, ее могила была первой за много столетий, отмеченной как положено. Я простоял там несколько минут, думая про Аннабель и про то, как много она для меня значила. Но я не плакал. Мне не хотелось плакать.