Уолтер Тевис - Пересмешник

Девушка не отвечала целую минуту, и я уже думал, что она не услышала вопроса. Но тут раздались шаги, и она села рядом со мной.

– В последнее время, – сказала она, – я фиксирую свою жизнь.

«Фиксирую свою жизнь». Это было так странно, что я ничего не ответил. Только смотрел, как ненастоящий питон извивается в ненастоящих ветвях.

– Попробуй как-нибудь, – сказала она. – Сперва вспоминаешь, что произошло, а потом повторяешь это снова и снова. Называется «фиксировать». Если делать это достаточно долго, я буду помнить все, как историю или песню.

«Господи! – подумал я. – Она точно сумасшедшая».

Однако девушка сидела рядом со мной, а значит детекторы ее не тронули. Тогда я подумал: «Это оттого, что она не принимает таблетки». Что творится у нее в голове?

Я встал со скамьи, попрощался и ушел.

«Фиксирую свою жизнь». Фраза не идет у меня из головы. Всю дорогу из Бронкса на Манхэттен и в библиотеку я смотрел на лица приятных, застенчивых, незаметных людей, которые сидели в автобусе, тщательно выдерживая расстояние от соседей, или шли по улице, старательно избегая смотреть друг другу в глаза. А я продолжал думать: «Фиксирую свою жизнь». Никак не мог отделаться от этих слов, хотя почти их не понимал.

А когда автобус подъехал к библиотеке и я послал ему мысленный сигнал остановиться перед главным эскалатором, я вдруг увидел множество людей на улице, и фраза, над которой я так настойчиво думал, сменилась другой: «Где вся молодежь?»

Потому что я не видел никого младше себя. Я был старше многих отцов в фильмах. Старше Дугласа Фэрбенкса в «Капитане Бладе». Намного старше.

Почему нет никого младше меня? В фильмах очень много молодых. Больше, чем старых.

Что происходит?

Когда я рос в интернате вместе с другими мальчиками и девочками из моего класса, там не было группы младше нашей. Не знаю, сколько всего нас было в большом старом поселке из пермопластовых корпусов под Толедо: нас никогда не считали, а сами мы считать не умели.

Помню, там был тихий старый корпус под названием Детская капелла: там мы каждый день по часу обучались приватности и погруженности в себя. Цель состояла в том, чтобы не замечать целый класс ровесников, глядя на огромный телеэкран, по которому двигались огоньки и цветные фигуры. В начале каждого занятия робот-недоумок – Вторая модель – раздавал легкие сопоры. Помню, я так натренировался, что мог войти после завтрака, просидеть час после того, как сладкий конфетный сопор растает во рту, и отправиться на следующий урок, даже не заметив, что рядом был кто-то еще: хотя на самом деле со мной в помещении было не меньше сотни детей.

Это здание снесла команда больших машин и роботов Третьей модели после того, как мы закончили заниматься там и перешли в подростковый корпус. А когда примерно через синий меня перевели в спальный центр для взрослых, наш старый спальный центр тоже снесли.

Надо понимать, мы были последним поколением детей на Земле.

Сегодня я опять видел самосожжение, в полдень.

Это произошло в «Бургер-шефе» на Пятой авеню. Я часто хожу туда обедать, потому что с кредиткой Нью-Йоркского университета могу позволить себе больше лишних трат, чем мне на самом деле нужно. Я доел бургер с хлореллой и наливал себе второй стакан чая из самовара, когда на меня вдруг дохнуло ветром и кто-то громко ойкнул. Я повернулся, держа стакан в руке. В кабинке в другом конце помещения сидели трое, и они были объяты огнем. В полутемном зале огонь казался очень ярким, и я не сразу смог разглядеть горящих людей. Но постепенно мне это удалось, как раз когда их лица начали темнеть и съеживаться. Все они были старые и все, кажется, женщины. Разумеется, ни на одном лице не было и следа боли. Как будто играют в джин-рамми, только на самом деле они горели.

Мне хотелось вскрикнуть, но я, конечно, не вскрикнул. Я подумал было выплеснуть на них чай из стакана, только это стало бы нарушением их личного пространства, так что я просто стоял и смотрел.

Два серворобота выбежали из кухни и встали рядом – наверное, проследить, чтобы огонь не распространился дальше. Никто не двигался. Все молчали.

Наконец, когда запах сделался невыносим, я вышел из «Бургер-шефа», но остановился, увидев, что на улице человек через окно смотрит на горящих людей. Я постоял рядом с ним, потом сказал: «Не понимаю».

Он мгновение смотрел на меня удивленно, потом брезгливо нахмурился, пожал плечами и закрыл глаза.

Я покраснел, поняв, что плачу. Плачу. На людях.

Я начал записывать это все на бумаге. Сегодня у меня выходной, фильмов я не смотрел. Я взял листы бумаги для рисования и ручку из Отдела самовыражения и начал записывать слова из моего надиктованного дневника, используя как образец большие буквы с первой страницы «Словаря». Поначалу было так трудно, что я думал, ничего не получится. Я воспроизводил с диктофона несколько слов и рисовал их буквами на бумаге. Но это очень утомляло. И писать правильно длинные слова оказалось очень сложно. Некоторые я запомнил из фильмов, а некоторые, особенно длинные, по счастью, недавно узнал из «Словаря». Обычно мне удается их там найти, хотя на это требуется много времени.

Я уверен, что слова в «Словаре» расположены по какому-то принципу, так что наверняка есть легкий способ их находить, но я этого принципа не понимаю. Несколько страниц подряд все слова начинаются с одной буквы, а потом, резко, идут слова на совершенно другую букву.

Через несколько часов писания рука у меня заболела, так что я не мог больше держать ручку. Пришлось принять обезболивающее, но я заметил, что после таблеток сосредоточиться стало еще труднее: я пропускал целые слова и фразы.

Я и раньше подозревал, что препараты так действуют, но только сейчас получил убедительное подтверждение.

Сегодня в зоопарк не ходил.

Весь день я писал слова на бумаге с утра и до теперешнего времени, когда за окном уже начало темнеть. Рука болела очень сильно, но я не принимал обезболивающих таблеток и через какое-то время вроде бы про нее забыл. Вообще-то, есть какое-то – как бы это сказать? – какое-то удовлетворение в том, чтобы сидеть, ощущая острую боль в руке и локте, и писать слова на листе бумаги. Я перенес на нее свой дневник вплоть до двадцать девятого дня, и хотя сейчас диктую на шар, уже думаю о том, как завтра возьму бумагу и начну писать слова.

Меня не отпускает настойчивая мысль. Фраза «фиксирую мою жизнь», которую сказала та девушка в Доме Рептилий. Записав это на бумаге час назад, я увидел в словах что-то, что не сразу сумел осознать. Сейчас я сам фиксирую мою жизнь. Диктовать на шар – другое. Писать на бумагу – умственный акт, то, что девушка назвала «фиксировать». Написав слова «фиксирую мою жизнь», я оторвался от работы и решил кое-что попробовать. Я взял «Словарь» и начал перелистывать страницы, пока не дошел до слов, которые все начинались на букву «Ф». Я стал просматривать их и довольно скоро обнаружил закономерность: все слова на букву «Ф», за которой шла «И», стояли рядом. И вот среди этих слов я наконец нашел «фиксировать». Там было определение: «Отмечать, запечатлевать на бумаге или в сознании». Но я чувствовал, что в этом есть что-то очень правильное. На бумаге или в сознании. Отмечать, запечатлевать. Я фиксирую свои мысли, словно оттискиваю печать.