Анатол Имерманис - Пирамида Мортона. Роман

На следующий день, потратив немало усилий на то, чтобы протрезвиться и избавиться от моих телохранителей, я сидел в его маленькой квартире в Бронксе.

- Не знаю, - он покачал головой. Может быть, он действительно был талантливее других детективов, но, судя по рано постаревшему лицу, слава не всегда превращается в чистоган. - Не знаю, - повторил он. - Докапываться до правды, которой ты от меня требуешь, небезопасно. Если я пойду на это дело, то только ради тебя. Представляешь ли ты себе, какого времени и каких денег это будет стоить? А может быть, тебе лучше и не знать, сколько людских страданий вобрали в себя твои миллиарды? Трид, пойми меня - я ведь желаю тебе только добра… Брось-ка все эти выдумки и выпьем, как полагается старым приятелям. У меня в холодильнике, кажется, еще кое-что найдется…

Вместо ответа я выложил из кармана все мои деньги.

Никаких чеков, только банкноты - я не хотел, чтобы Мефистофель что-нибудь пронюхал. Джек начал считать. Когда он сосчитал, у него, как в лцхорадке, стучали зубы.

- Ты с ума сошел! - вздохнул он. - За такие деньги я узнаю что угодно, даже, с каким архангелом бог вступил в противоестественную связь…

Через месяц он мне позвонил - все идет успешно.

Потом был еще один звонок - Джек считал, что нити у него в руках. А потом он исчез. Некоторое время я просматривал уголовную хронику, боясь наткнуться на его имя. Выстрел, автомобильная катастрофа - мало ли что могут придумать в таких случаях. А затем, собравшись с духом, я отправился на его квартиру. Бывшую. Соседи смутно слышали, будто он уехал не то в Канаду, не то в Европу. А я еще считал его честным человеком!

Оленя я застрелил только после заката. Я был плохим охотником, любому зверю ничего не стоило перехитрить меня. Но этот шел на свидание, и такова сила любви - даже запах человека не заставил его свернуть с дороги.

Олень ограничился тем, что в течение нескольких часов пытался сбить меня со следа. Но я изучил заранее место свидания, и в тот миг, когда невидимая самка услышала его призывной трубный глас, я пустил ему весь заряд прямо в подернутые любовной истомой глаза.

За год, проведенный в почти неприступном, уединенном месте, среди отрогов Каскадных гор, я сам превратился в примитивного зверя. Для меня это был единственный способ не растоптать вконец то человеческое, что во мне еще оставалось.

Я вырезал из еще трепещущего тела кусок мяса килограммов в двадцать, взвалил его на плечи и пошел.

Кровь с туши капала на кожаную рубаху, пальцы были в липкой крови. Но я не остановился ни у одного ручья, чтобы помыть их. Важнее было дотемна добраться до дома - самодельной хижины, на постройку которой я затратил несколько недель.

Я сидел у костра. Временами, когда сок жарившегося на костре мяса попадал в огонь и угли шипели, в почти непролазной чаще вспыхивали желтые огоньки - это запах оленины приманивал любителей бесплатного угощения. Послав в темноту несколько пуль, я снова принялся за чтение. Отсвет костра суетно бежал по глубокомысленным философским концепциям Канта. Пока я читал, огонь, обнаглев, лизнул красным языком аппетитную белую бумагу. Не знаю, какой черт залез ко мне в душу, но вместо того чтобы спасать Канта, я швырнул книгу в прожорливую красную пасть пламени: «На, жри!» И тщетная потуга найти у философов объяснение тому, что происходит с нами, и жалкая попытка искупить свою вину перед человечеством одинокой жизнью охотника показались мне такой же бессмыслицей, как все, что я делал все эти годы. Монах Ордена францисканцев, инвентарь игорных домов Лас-Вегаса, корреспондент на вьетнамском театре военных действий, участник антарктической экспедиции, автогонщик «Дженерал Моторс» - какие лазейки я только ни перепробовал, чтобы выбраться из собственной шкуры.

И когда в желтоватом пламени костра возникла черная фигура дьявола-искусителя, я уже вполне созрел.

Существовали лишь два способа позабыть эту проклятую шкуру - или прорешетить ее свинцом (для этого я нуждался в публике), или же, надев поверх нее пиджак цивилизации, затеряться среди бесчисленных желтых огоньков наших небоскребных джунглей.

- Как вы сюда попали? - был мой первый недоуменный вопрос. Вертолет я бы услышал, к тому же свою хижину-замок я построил в таком месте, где приземлиться мог только ангел. Обычно пилот сбрасывал мне почту наугад, и я, смотря по настроению, или кидал ее непрочитанной в огонь, или предоставлял истлевать на том дереве, в ветках которого застревал пакет.

- Пешком. Проголодался как волк. - Лайонелл Марр, не спросив разрешения, выхватил висевший на моем поясе нож и одним взмахом отрезал длинный ломоть еще полусырой оленины.

Я, не видевший его уже несколько лет, не знал, чему более удивляться. Мясо местных оленей жестковато, мне лично несмотря на годичную практику никогда еще не удавалось отсечь кусок с первого удара. Не научился я также есть его почти сырым, а Лайонелл делал это с видимым удовольствием. Поражало и то, что у него хватило стойкости пройти десять миль пешком, да еще в темноте, и при этом не порвать и не запачкать свой дакроновый костюм. Новым было и выражение благодушной жестокости, в глазах некоторых женщин оно могло сойти за подлинную мужскую красоту. Но сильнее всего меня удивляло: рядом со мной сидит человек - первый за эту осень.

- Так на чем же Мефистофель надеется купить меня в сей раз? - спросил я. Почему он не явился сам, не требовало особых комментариев. После ожесточенной десятилетней войны, когда мы схватывались не на жизнь, а на смерть, за мое право пройти мимо уготованного мне великого будущего, он побаивался меня. К тому же в его годы преодолеть пешком зону непроходимости, которой я отгородился от цивилизации, было мученическим подвигом.

- Вы его плохо знаете, Трид, - краешком губ улыбнулся Лайонелл. На его манерах лежал отпечаток постоянного общения с Мефистофелем - та же чуть снисходительная улыбка, то же благодушие, которое человек, не знакомый с повадками вулканов, легко принял бы за равнодушие. Но мое отточенное на острых гранях одиночества внутреннее око разглядело другое. Мефистофель был ясновидцем текущего времени. Лайонелл - устремленным в грядущее пророком.

- Эрквуд добрался бы сюда ползком, знай он, что это необходимо для конечной цели. Ахиллесова пята есть почти у всех людей большого полета. У него это особое честолюбие. Будь я Эрквудом, вас уже давно не было бы в живых. Вы ведь знаете, согласно завещанию, он в случае вашей смерти становится опекуном разделенного между остальными родственниками наследства. Для вашего двоюродного брата это означало бы только теоретическое богатство, для господина Эрквуда - ничем не ограниченное пожизненное могущество. Но ему нужна душа - ваша душа, это стало его манией, и до самой - кончины ничто не заставит его признать себя побежденным.