Александр Абрамов - Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант [сборник; litres]

– Если то, что задумано, затем продумано, выверено и рассчитано, а потом выполнено с такой же точностью, случайностей не бывает.

– Ну а дрогнет рука, например. Что тогда? Промах?

– Рука не дрогнет, если вы подготовились.

– Ко всему не подготовишься. Наступил на улице на корку банана – и хлоп! Сотрясение мозга.

– Если смотреть под ноги, на банан не наступишь.

– Вы отрицаете непредвиденное?

– Нет, конечно. Но надо уметь предвидеть.

Что-то от земного Томпсона все-таки было в моем собеседнике. Я попробовал атаковать с другой стороны:

– А ошибка? Могут же быть ошибки.

– Могут. Но не должны. Моя блокированная земная память подсказывает мне нечто очень верное: это хуже, чем преступление, – это ошибка. Кто это сказал?

– Талейран Наполеону.

– Кто кому?

– Министр императору. В свое время вспомните, адмирал.

У меня это вырвалось по старой привычке, но Томпсон зацепился:

– Я даже не знаю, что делает на Земле адмирал.

– Командует флотом, эскадрой. Это – на море. Иногда министерством или разведкой. Это – на суше. На суше – за письменным столом, на море – с авианосца или подводной лодки.

Глубокие морщины на лбу Томпсона казались еще глубже.

– Из двух десятков слов, которые вы произнесли сейчас, я знаю точно два или три. Некоторые объяснил мне Зерн, остальные слышу впервые. Как бессмыслицы из детской сказки. А-ви-а-но-сец!

Я объяснил, что такое авианосец. Томпсон извлек объемистый блокнот и записал.

– Начал вторую тысячу, – грустно усмехнулся он, – ребенок учится ходить. Тысячу пять слов дал мне Зерн. Кстати, почему он молчит?

Действительно, почему молчал Борис? Я взял трубку.

– Погодите, – остановил меня Томпсон. – Связь с Би-центром только через продуправление. Сообщите им номер мэрии, если спросят, откуда вы звоните.

Я последовал его совету. Вопреки опасениям с Вычислительным центром соединили немедленно. Я спросил:

– Борис?

– Я.

– Какой из двух – земной или здешний?

Я спрашивал по-русски. В трубке засмеялись. Я выжидающе молчал, даже смех у них был одинаковый.

– А не все ли равно, Юрка, если по делу?

– Старик волнуется.

– У нас по-прежнему. Ждем. Галунщики на плацу, и в лабораториях ничего не знают.

В трубке что-то щелкнуло, будто подключили еще аппарат, и грубый знакомый голос дежурного недовольно спросил:

– По-каковски говорите? Не понимаю.

– Вам и не требуется понимать, – сказал по-английски Зернов. – Вам требуется передать по начальству, что подслушиваемый разговор непонятен. Все! Отключайтесь или соедините меня с комиссаром.

Что-то щелкнуло опять, и голос пропал.

– Передай старику, – продолжал по-русски Зернов, – что ровно в три снимаем зеркальный контроль и блокаду «проходов». Блокируется только телепортация.

Я тотчас же перевел это Томпсону.

– Не в три, а в два, – сказал Фляш.

– Иначе говоря, через десять минут. Так и передай.

Он стоял в дверях без шапки, с какими-то щепками в волосах, с красными от бессонных ночей глазами и землистым цветом лица – измотанный ночной сменой рабочий. Из-за спины его выглядывал Джемс, уже сменивший лагерную куртку на ковбойку и шорты «дикого». Грудь его наискосок пересекала желтая тетива лука, а у пояса болтался синий колчан с торчавшими из него длинными хвостами стрел.

– Почему в два? – спросил Томпсон.

– Банкет начнется не в четыре, а в три. Съезд гостей к половине третьего. К этому времени все опорные пункты должны быть уже захвачены. «Олимпию» берем последней. Командуешь операцией ты. – Фляш даже не посмотрел на меня – только плечом шевельнул.

– С какими силами? – спросил я.

– Сотни тебе достаточно. Мы перебрасываем из Си-центра четыре омнибуса автоматчиков во главе с Мартином.

Я еле сдержал радость: лучшего соратника трудно было и пожелать.

– Завершив окружение, – продолжал Фляш, – начинаете штурм. Четыре входа – четыре группы. Мартин с тремя проникает через главный и два боковых входа и занимает зал. Ты – через артистический за кулисы и займешь все внутренние проходы и лестницы. На сцену выходишь в последнюю минуту. Сигнал – взрыв!

Я знал, что правительственная ложа минирована, но считал это излишним. С сотней автоматчиков можно было бы обойтись и без пиротехники.

– Ты не знаешь Корсона Бойла, – отрезал Фляш. – Он только мертвый не страшен. А пешек его жалеть нечего. Подрывник будет у барьера ложи, переодетый официантом. Мина заложена за барельефом с орлом. Свеча на любом столе. Стоит прикоснуться свечой к орлу – он вспыхнет, как пакля.

– Он же резной, деревянный, – усомнился я.

– Мы его заменили другим, пропитанным горючим составом. Конечно, жаль подрывника. Но что ж поделаешь: мы еще не умеем делать самовзрывающиеся снаряды.

– Постой, – сказал я, – у нас есть бикфордов шнур?

– Какой шнур? – не понял Фляш.

– Запальный. Одним концом прикрепляешь к барельефу или еще проще – к мине, другой…

– Пока он будет гореть, заметят.

– Есть выход, – сказал я, вспомнив американский фильм с почти аналогичной ситуацией. – Взорвать можно и на расстоянии. Понадобится меткий лучник. Сверхметкий.

– Сгожусь, – вынырнул из-за спины Фляша Джемс.

– Пошли другого, – поморщился Фляш, – сейчас будем перевооружать твоих лучников.

– Пусть другой и перевооружает. А я с Ано, – осклабился Джемс.

Я вспомнил соотношение сцены и ложи. Метров тридцать, не больше. Сколько летит стрела?

– Сейчас проверим, – сказал Джемс и распахнул дверь в коридор. – Тридцать и будет. – Он снял лук и достал стрелу.

В конце коридора висел портрет Анри Фронталя в траурной рамке.

– Левый глаз. Засекай время – у тебя часы с секундами, – обернулся Джемс к Фляшу.

Тот вынул из кармана часы на ремешке. Стрела свистнула, и мы даже издали увидели, что она торчит в левом глазу портрета. Анри Фронталь был убит вторично.

– Две секунды, – ответил Фляш.

– Прикрепи кусок шнура с запасом секунды полторы на прицел и поджигай, – сказал я Джемсу. – Целься в орла – со сцены он виден. А промахнешься…

– Исключено, – возразил Джемс.

– Приводи себя в порядок, мэр, – сказал Фляш, по-видимому считая, что вопрос о взрыве исчерпан. – Ты будешь с олдерменами в зале. Завидую.

– А ты?

– Ну, у меня дел много.

Фляш спрятал часы.

– Учти, что омнибусы Мартина уже выехали, – сказал он мне и подмигнул Томпсону. – Получится у него, как ты думаешь?

– Как у первой скрипки в оркестре. Она никогда не фальшивит.

А я сомневался. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное, чего не могли предполагать ни точный, как хронометр, Фляш, ни самоуверенный Томпсон.

И случилось.

Я прибыл за четверть часа до банкета, привязал лошадь к стойлу, вынесенному на обочину, и поискал глазами Мартина.