Александр Абрамов - Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант [сборник; litres]

– Ты говоришь со мной так, как будто мы видимся в последний раз.

– Возможно. Я ведь землепроходец в отпуску, романтик новых земель. И отпуск уже кончается.

– Не разыгрывай. Кстати, что случилось с Мердоком? Об этом столько разговоров в Городе. Ход в какой-то новой игре или просто неуверенность в своих силах?

– Может быть, и то и другое, Биль.

Выходя из подъезда клуба, я заставил себя внимательно оглядеться, нет ли поблизости терпеливо ждущих «стреляющих» фиакров или праздношатающихся парней, похожих на «пистолетников». Ничего подозрительного не было.

Все это закончилось еще вчера, до вудвилльского поезда. А сейчас мы подходим к пристани Сильвервилля и, протискиваясь сквозь толпу пассажиров, бежим к газетному киоску, чтобы узнать результаты выборов.

Все бюллетени, поданные за реставраторов, признаны недействительными. Неизвестно, сколько голосов собрал бы Мердок, если бы не распустил ассоциацию и не снял с выборов ее кандидатов. Поданные же бюллетени не обеспечивали ему и одного места в сенате.

Стил объявил о своей отставке и отдал из полумиллиона полученных им голосов две трети Уэнделлу и треть Доновану. Таким образом, популисты и трудовики добились еще по нескольку мест.

В результате шестьдесят два места в сенате распределились так.

Абсолютное большинство – тридцать два голоса – оказалось у популистов. Из оставшихся тридцати мест шестнадцать досталось трудовикам, десять – «джентльменам» и только четыре – церковникам.

– С кем же будет блокироваться Донован? – интересуется Мартин.

– Его охотно поддержат все популисты, прошедшие в сенат с помощью голосов беднейших слоев населения. Раскол среди популистов – необратимый процесс, он продолжится и на скамьях сената. Будет еще немало вариантов, типичных для многопартийной парламентской демократии, но левые в конце концов образуют свое правительство. Мердок тоже будет ждать своего часа. Диктатором ему не бывать, зато у него есть газета и деньги. Вероятнее всего, такой и понадобится потерявшим голоса «джентльменам». Пусть нувориш, но кому-то надо играть и нечистыми картами. Здешние аристократы, мой милый, далеко не безгрешны.

На этом и заканчивается наше обсуждение послевыборных городских перспектив.

Я вынимаю и пересчитываю оставшиеся у нас деньги. Не брать же их с собой: все равно ни один музей не возьмет, а Зернов и так поверит.

– Может, закатим банкет в «Веселом петухе» на прощание? – предлагает Мартин.

Вспоминаю лысого старика Вильсона, его котлеты на вонючем сале.

– Мне еще за рулем сидеть, если машина цела, – говорю я, шагая мимо знакомого медного петуха над деревянным крыльцом.

Я выбрасываю пачку здешних банкнотов по ветру, они летят и катятся, их никто не подбирает, потому что мы уже за Городом и никого, даже пирожника, поблизости нет.

У нас осталось всего по «полтиннику», по одной стертой монетке в двадцать пять франков. Пусть они будут памятью о шестидесятых годах первого века чужой, но так похожей на земную, цивилизации. Не искусственной, а живой и по-настоящему человеческой.

Вот и дюны впереди, у океанского берега, и знакомые колючие заросли «альгарробо». Где-то должно быть место нашего «приземления», куда нас перебросили с крымской автомобильной дороги.

– Кажется, тут, – говорит Мартин, – и песок примят, как будто кто-то сидел.

– Думаешь, сохранятся следы при таком ветре, да еще на прибрежном песке?

– Все-таки присядем.

Присели. Огляделись. Серо-зеленый океан блеснул вдруг васильковой голубизной и провалился куда-то вниз.

…Мы сидим на краю обрыва у крымской дороги, вьющейся серпантином среди виноградников от серых скал Яйлы к синему-синему Черному морю. Мой «Жигуленок» стоит с полуоткрытой дверцей чуть в стороне от нас, и пиджаки наши с деньгами и документами лежат на сиденьях. Только вокруг машины с озабоченным видом ходит инспектор ГАИ – старший лейтенант лет тридцати. Рядом – милицейская «Волга» с равнодушным старшиной у руля.

Я кашлянул, старший лейтенант обернулся и застыл, будто увидел что-то явно противозаконное.

– Вы откуда? – спрашивает он.

Мы молчим. Мы улыбаемся. Мы – дома.

– Как вы здесь очутились? Минуту назад тут никого не было, – наступает на нас инспектор ГАИ.

– А мы поднялись вон оттуда, – я указываю на обрыв.

– Чья это машина?

– Моя. Разрешите? – я подхожу к машине, вынимаю из лежащего там пиджака права и паспорт.

Инспектор внимательно изучает документы.

– Так почему же вы ее бросили?

– А мы не бросили, мы отлучились.

– Куда? – выдохнул инспектор.

– Мы погулять пошли, – мямлю я, не в силах придумать ничего более умного.

– Где же здесь гулять? – удивляется инспектор. – По этим кручам?

– Вот-вот! – подхватываю я. – Замучил меня приятель. Любит горы.

– А кто этот ваш приятель? – строго спрашивает инспектор, оглядывая Мартина.

Я отвечаю почти шепотом:

– Американский турист, товарищ инспектор. Корреспондент из Нью-Йорка. Очень интересуется советским автотуризмом. Мартин, покажи ему твое удостоверение, – прибавляю я по-английски.

Мартин вынимает из своего пиджака документ, свидетельствующий о его законном пребывании в СССР, и корреспондентскую карточку.

– Спасибо. Карашо, – говорит он с дурацкой улыбкой. Сразу понял, как надо сыграть.

Инспектор, мельком взглянув на документы, возвращает их Мартину.

– Как же так, граждане? – произносит он уже менее грозно. – Нам сообщили, что машина ваша с утра здесь стоит. Дверцы не заперты, и ни водителя, ни пассажиров А мы из Севастополя сюда ехали, чтобы машину вывезти и владельца искать. Ведь ее и угнать могли.

– Что вы, товарищ инспектор, какие здесь жулики?

Инспектор почему-то усмехается и смотрит на мои высокие башмаки.

– Где сапоги покупали? – спрашивает он.

– В Калифорнии, товарищ инспектор, – радуюсь я перемене темы. – Дональд Мартин покупал. Себе и мне.

– Можете следовать дальше, – сухо козыряет инспектор, садится в машину рядом с водителем и уезжает вверх по шоссе к Байдарским воротам.

А мы хохочем и не можем остановиться. И не над инспектором, и не над собой, а просто потому, что мы стоим на Земле, на Земле с большой буквы, с какой пишется имя нашей родной планеты.

Я подбросил на ладони серебряную монету в двадцать пять «райских» франков, действительно похожую на наш полтинник, – тусклую монетку, стертую, – единственное доказательство нашего пребывания в «раю без памяти».

Сотрет время и «серебряный вариант», который мы пережили на горной крымской дороге.

Немецкая экспедиция, исследовавшая в 1930-1931 гг. мощность ледникового покрова в центральных и северных районах материка. Вегенер трагически погиб во время своей последней зимовки.