Александр Абрамов - Всадники ниоткуда. Рай без памяти. Серебряный вариант [сборник; litres]

– Не надо, – услышал я опять, – возьмите с собой как сувениры. Поездка не повторится.

– Значит, расстаемся?

– Увы, да.

– И больше не встретимся?

– Кто знает? Может быть, встретятся твои внуки и мои правнуки. Здесь время течет иначе, чем на Земле.

– Что ж, прощай. Может быть, это и к лучшему. Чудеса должен творить сам человек, а не мучиться над их объяснениями.

– Все, что теоретически возможно, обязательно будет осуществлено на практике, как бы ни были велики технические трудности. Это Кларк. Вместе читали.

– Должно быть. И Уэллса тоже. У меня сейчас на душе так же горько, как у мистера Барнстепла перед возвращением его из Утопии.

– А помнишь, о чем его попросили? Положить цветок на дорогу, где проходил стык двух миров.

– Я положу ветку.

– Нет, книжки. У тебя есть на даче какие-нибудь справочники, учебники?

– Что-то, помнится, есть.

– Положи их стопочкой в центре стола. Мне они пригодятся, даже если вернется память. А если нет, я переведу их для моих соотечественников. Пусть просвещаются… – Голос его постепенно слабел, как будто он уходил по дороге. – Приготовься. Будет шок. Да не пугайся – коротенький. Секунда, две…

– Приготовьтесь. Возвращаемся, – повторил я вслух и провалился в бездонный черный колодец.

Шок был действительно пустяковый. Я не почувствовал ни тошноты, ни головокружения, ни слабости. Просто открыл глаза навстречу свету. То был предсумеречный июньский свет, когда солнце еще не опустилось за горизонт и золотым шаром висело над рощицей.

Я сказал – рощицей, потому что галльский лес исчез. Мы сидели на той же дачной веранде, где ничто не изменилось с тех пор, как мы ее вынужденно покинули. Стояла все та же недопитая бутылка виски, привезенная Мартином из Бруклина сквозь рогатки таможенников, а на тарелках по-прежнему теснилась всякая всячина: недоеденные шпроты, консервированная курица и крутые яйца – все, что может извлечь из холодильника муж, временно оказавшийся на холостяцком положении.

Первым обратил на это внимание Толька Дьячук:

– Три месяца не были, а ничего не протухло.

– И не засохло.

– Даже хлеб свежий.

– Может, кто другой ужинал? – предположил Мартин. – Жена-то небось вернулась.

– Ирина! – позвал я.

Никто не откликнулся.

– А хлеб, между прочим, наш, – сказал наблюдательный Толька. – Ситнички. А вот это я надкусил. Определенно.

Мы переглянулись. Я вспомнил шутку «дубля» о том, что три месяца могут обернуться тремя часами. А если это была не шутка?

– Который час? – вдруг спросил Зернов.

Мы с Мартином почти одновременно откликнулись, взглянув на ручные часы:

– Четверть пятого.

– Ведь это их часы, – сказал Толька, – девятичасовые.

Я оглянулся на тикавшие позади ходики. Они шли, как и до нашего исчезновения с веранды, и часовая стрелка на них ползла к девяти.

– Сколько показывали наши, когда мы очутились в лесу? Кто помнит? – снова спросил Зернов.

– Шесть, кажется.

– Значит, прошло всего три часа.

Все снова переглянулись: известное мне для них было новой тайной. А я вдруг вспомнил о просьбе моего аналога, последней прощальной просьбе его, и вопрос о времени утратил для меня интерес. Я молча вскочил и бросился в комнаты к этажерке с книгами. Их было немного – случайно или намеренно захваченные при переезде сюда из московской квартиры. Кое-что было у Ирины: она вела здесь какой-то кружок. Я нашел учебник политэкономии, философский словарь, «Государство и революция» – драгоценность для каждого, если только Юрка сумеет перевести Ленина, однотомную энциклопедию – незаменимое пособие для возвращения памяти – и даже справочник кинолюбителя с подробными чертежами популярных съемочных и проекционных камер; может быть, Анохин-бис завоюет репутацию братьев Люмьер: в лаборатории Би-центра ему в два счета сконструируют и камеру и проектор.

С такими мыслями я выложил стопочку захваченных с этажерки книг в центре стола, сопровождаемый недоуменными взглядами и без того недоумевающих спутников.

– Это зачем? – не выдержал Толька.

– Кто читал «Люди как боги» Уэллса? – вместо ответа спросил я.

Зернов читал.

– Помнишь цветок, который положил Барнстепл на стык двух миров? Вместо цветка я кладу книги.

– А ты уверен, что это стык?

Я объяснил.

– Дракула. Бонд. Фантомас. Чушь зеленая! – взъярился Толька. – Мы уже на Земле. Чудеса кончились. Вы лучше мне втолкуйте, как это три месяца превратились вдруг в три часа? Я что-то сомневаюсь, хотя хлеб я сам надкусил. А он свежий, ничуточки не зачерствел.

– А вдруг это не ты надкусил. Пришли гости к Ирине и ушли гулять.

– Не приехала еще твоя Ирина. Это наш ужин. Ничего не понимаю, – вздохнул Толька.

Зернов что-то чертил на листке из блокнота.

– Твоя гипотеза. Юрка, кажется единственно верной, – сказал он. – Спиральное время. Смотри. – Он показал нам вычерченную спираль, похожую на пружину: витки ее почти касались друг друга. – А вот это – наше пространство – время. – Он провел касательную к виткам спирали. – Геометрически – это движущаяся точка, каждый виток спирали касается ее через определенный промежуток времени, допустим, через час. А каждый оборот витка – месяц. Вот вам и вся арифметика: три часа = три месяца.

Я вспомнил свой разговор с «дублем» в континууме.

– По этой арифметике их десять лет – это наши пять суток. А у нас три года прошло. Не получается.

– Предположим иную спираль. Скажем, конусообразную. Чередование конусов. Основание одного переходит в основание другого, состыковывающегося вершиной с третьим. И так далее без конца.

– Значит, крупные витки – это их годы, может быть, столетия, а у нас – часы. Мелкие витки – их часы, а у нас – минуты. На стыках вершин время течет одинаково. Так?

– Можно предположить и такую возможность.

– Только как же ты проведешь касательную?

Так сбить можно было первокурсника, но не Бориса Аркадьевича.

– А если касательная зигзагообразна, – мгновенно нашелся он, – или образует синусоиду? Можно допустить даже топологическую поверхность касания, – мы видели такие допущения в архитектуре Би-центра…

– Снаружи я не разглядел, – вмешался Толька, – а внутри верно. Еще когда мы с Юркой топали по этим «проходам», я подумал об их топологических свойствах.

– Вы еще «связок» не видели. Телепортация была выключена.

– А «призраки» лабораторий, вывернутые наизнанку, как носки после стирки. Уже тогда можно было допустить их «многосвязность»…

Они говорили по-русски, а Мартин заинтересовался:

– О чем они, Юри?

– Высшая математика. Вроде египетской клинописи. Не по нашим зубам, – отмахнулся я, но в разговор все же включился: – А сюда нас перебросили тоже по законам топологии? Может быть, объясните простому смертному этот транспортный вариант.