Джон Адамс - Хаос: отступление?

Чужестранец, который трахал жену Фомы, получил пулю в живот и, судя по всему, протянет совсем недолго. Фома жалеет о том, что Исаак не выстрелил ему в пах, и прикидывает, не сделать ли это сейчас, пока не поздно.

Иосиф, первенец, который действительно любит своего отца, жалеет о том, что старик описал штаны. Уходить в таком виде просто недостойно.

– Где я? – говорит старик, стоя на коленях в луже крови.

Он быстро состарился – их отец. А может, они просто так привыкли видеть его молодым, что не замечали изменений до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Он состарился быстро, но все же недостаточно быстро. Фоме кажется, что он ждал этого момента целую вечность.

Старик поднимает ружье, держа его на вытянутых руках.

– Кто вы? – говорит он.

«Правильный вопрос», – слишком поздно соображает Фома. Он никогда их не знал или не хотел знать, он был так уверен, что раз они его сыновья, его кровь, то они такие, какими он их воображал. Раз они его творение, то он может лепить их по своей прихоти. Фома помнит, как, когда он был маленьким, ковылял вслед за отцом вверх по холму, а Иосиф шел сзади и бил брату по ногам, когда полагал, что его никто не видит, поскольку Иосиф был настолько глуп, что считал, будто люди могут перестать на них смотреть. Их матери находились внизу, в долине, на какой-то редкий момент оставив их наедине с отцом, который хотел показать им прошлое.

– Вот здесь мы жили до того, как Господь подарил нам землю обетованную, – сказал им Исаак, после чего втолкнул в одну из маленьких комнат убежища и запер в темноте. – Вы можете себе это представить? – прокричал он из-за двери. – Мы были десять лет заперты за этими стенами, не зная, оставил ли нам Господь достаточно мира, куда можно вернуться.

– Отец оставил их в темноте на день и ночь, дав урок пленения и веры. – Иосиф вопил, пинал стены и обмочил штаны. Фома подчинился, тихий и спокойный, удалившись в еще более темное помещение, находившееся в его сознании. Он всегда умел ждать. К тому времени, когда отец в конце концов их выпустил: «Дышите глубже, мальчики! Теперь вы понимаете, как вы должны быть благодарны за свежий воздух, за небо!» – Иосиф превратился в буйное создание, которым так и остался. Фома сообразил, как надо себя вести, и с улыбкой поблагодарил отца за экскурсию. С тех пор он стал его любимцем.

Неужели старик решил, что несколько часов, проведенных в темной комнате, могут дать нужный эффект, заставив новое поколение видеть мир глазами предыдущего, и вообразил, что это необходимо? Тогда он просто дурак, подумал тогда Фома и думает так и сейчас. Он не видит собственного изъяна. Земля очистилась, и люди вместе с ней, но Исаак все еще сохраняет пороки прежнего мира и того, что было в промежутке. Моисей не зря сорок лет бродил со своими людьми по пустыне – это дало шанс умереть тем людям постарше, которые были подпорчены нечестивой жизнью в рабстве и поклонении фальшивым идолам. Фома всегда считал, что со стороны Моисея было по меньшей мере милосердно сделать это по графику.

– Мы должны это сделать до того, как он придет в себя, – говорит Фома.

– Может, теперь он не придет?

– Тем более.

Братья ни в чем не соглашаются. Иосиф хочет увидеть мир за пределами долины, хочет, чтобы будущее его детей и внуков не определялось долгом крови и власти. Фома хочет властвовать.

Тем не менее, здесь они согласны.

– Может, изобразим все так, чтобы казалось, будто он сам с собой это сделал? – спрашивает Фома.

Идея кажется заманчивой, но Фоме нужно, чтобы это было как-то связано с наследием отца. Он качает головой.

– Он это сделал, – говорит он, наступая на грудь чужестранца и надавливая на нее так, словно тот еще может испытывать боль. – Убийство. Самооборона. Это хорошая история.

На следующий год им придется внести изменения в живые картины, написав новый заключительный акт. Его напишет Иосиф – он всегда любил хорошие истории.

Старик снова писается. Иосиф отворачивается. Фома смеется.

– Не знаю, – говорит Иосиф, нервничая из-за того, что время пришло, несмотря на то что они очень долго этого ждали. Ну, по крайней мере старик не умрет в одиночестве. Он знает, что отец всегда этого боялся. – А как насчет Бога?

– Бог любит убийства, – указывает Фома.

«Брат убивает брата, – думает Иосиф. – Да. Отцы убивают сыновей, мужья убивают жен, боги убивают военных, города, поколения – да, так бывает. Но чтобы сыновья убивали отцов»?

– Мне пришлось не меньше тебя читать эту гребаную библию, – говорит Иосиф. – Отцеубийство недопустимо.

– Помнишь, как всегда говорит старик? Теперь мы пишем новую библию. Исправляя ошибки старой. Прекрасный новый мир.

Старик плачет.

– Это чертовски смущает, – говорит Фома.

Иосиф хотел бы услышать историю чужестранца. Фома ее знает, но, как обычно, отказывается говорить. Иосиф украл у отца фотографию, которая была у чужака. Ему нравится, как выглядит изображенная на ней женщина, нравится ее улыбка, по которой невозможно представить, что мир может умереть. Она кажется простодушной – как их отец сейчас, хотя уж он-то прекрасно себе все это представлял.

– Я больше всего любил тебя, – говорит отец, не обращаясь ни к кому в отдельности. Он говорит это мне, представляет Иосиф, но ему не хватает воли заставить себя в это поверить. Он говорит это своему отцу, думает Фома, или его пропавшей шлюхе, кому-то, кого любил неведомо когда. А может, своему Господу, этому монстру в небесах, которому все вроде должны быть благодарны. Благодарность и страх – вот рецепт любви, который изобрел старик. У Фомы нет таланта ни к тому, ни к другому, и когда он смотрит в небо, то не видит какой-то красоты, о которой распространяется его отец, не ценит его роскошную синеву. С неба приходит смерть, это все знают. Небо однажды уже упало и может упасть снова, поэтому Фома обязан выражать ему покорность. Но не благодарность и не любовь. Он ничего здесь не должен.

Старик быстро моргает, слюна пенится на его обветренных губах, затем спрашивает:

– Что?

– Третий вопрос, – говорит ему Фома и забирает ружье из его покорных рук. – Этого достаточно.

Джейми Форд – правнук одного из первопроходцев Невады Мин Чунга, эмигрировавшего в 1865 году из Кайпина (Китай) в Сан-Франциско, где он взял западную фамилию Форд, чем ввел в заблуждение бесчисленное множество поколений. Его дебютный роман, «Отель на углу горечи и сладости», два года находился в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс», а затем завоевал Американскую азиатско-тихоокеанскую премию в области литературы. Эта работа переведена на 32 языка. Все еще настаивает, что говорит на клингонском языке (поскольку это тот случай, когда ты точно знаешь, что его изобрел). Его можно найти на сайте www.jamieford.com, где он ведет блог о своей новой книге «Песни морозной ивы», а также в Твиттере по адресу @jaimieford.