Райан Гродин - Волк за волком

За другими она проследила пальцем, произнося их имена в тишине:

— Бабушка, Мама, Мириам…

Их поглотил пепел.

— Аарон-Клаус, Влад, — проглотила Яэль. Пять волков. Четыре воспоминания и одно напоминание.

Ее потери насчитывали гораздо больше…, но четыре плюс один — их она могла запомнить, в таком числе. С этим числом она могла справиться, не позволяла ему разорвать ее на маленькие кусочки, как клешнями. Иногда (обычно) горю нечем было кормиться. Яэль была пустым телом. Вешалкой, на которой красовалась симпатичная кожа.

Кто ты? (Внутри?)

Чтобы ответить на этот вопрос, Яэль нужно было бороться. Ее отражение и вовсе не было отражением. Оно было разбитым зеркалом. Иногда ей приходилось складывать и соединять недостающие или утерянные частицы, снова и снова. Воспоминание за воспоминанием. Потеря за потерей. Волк за волком.

Притворяться было легко (даже слишком легко). Заполнить пустоту внутри себя другими жизнями. Бернис Вогт. Мина Джагер. Адель Вулф. Им никогда не приходилось сталкиваться с тем дымом или смотреть, как шприц проникает под кожу. Им никогда не приходилось смотреть в глаза Ангелу Смерти. Снова и снова и снова.

Потеряться было слишком легко.

Поэтому каждый вечер, прежде чем уснуть, она закатывала рукав, прослеживала путь волков и произносила их имена. Потому что где-то там, в этих фрагментах погибших душ и утерянных воспоминаний, была Яэль.

Не химикаты, а сама эссенция. Настоящая Яэль.

Она уже потеряла свое лицо. Она не могла позволить остальной части себя (какой бы темной и сломанной она ни была) ускользнуть. Поэтому она называла имена. Ей было больно, она чувствовала ярость.

Она помнила.

ТОГДА

ПЕРВЫЙ ВОЛК: БАБУШКА

ОСЕНЬ 1944

Бабушка была самым возрастным другом Яэль. Она была старее, чем большинство женщин, спавших в казарме номер 7. Ее волосы отливали серебром, а глубокие морщины спускались вниз к уголкам глаз. (Она называла их вороньими лапками своим тяжелым отрезающим языком.)

По словам матери Яэль, она была чудом. Только из-за морщин ее могли определить, как слишком слабую. Но они позволили ей пройти через ворота. Они позволили ей жить.

Она была старой, но сильной. Каждое холодное утро Бабушка поднималась вместе со всеми еще до рассвета. Она надевала деревянные башмаки, строилась в утреннюю шеренгу, где стояла под ярким светом и звездами на протяжении часов. Затем она следовала за остальными в распределяющий зал. Здесь ее пальцы перебирали многие вещи: золотые кольца, запачканные сажей платья, ботинки, от которых не появлялись волдыри. Все это принадлежало погибшим (или приговоренным к смерти). Вещи громоздились огромными кучами и перебирались женщинами из казармы номер 7, а затем разбирались жадными руками эссесовцев.

После долгого дня, утомительного пути назад (под еще большим количеством света от фонарей и луны) и супа из жухлых овощей и испорченного мяса, Бабушка садилась в углу своей койки. Ее карие глаза всегда были иссушены и застеклены, но она всегда находила в себе силы для улыбки, когда замечала украдкой поглядывающую на нее Яэль. Каждый из ее зубов был разного цвета. Они соединили в себе серость теней и черноту ночи. Некоторые из них были желтовато-белыми. Они напоминали Яэль старые клавиши рояля.

— Волчица, — шептала она прозвище Яэль на русском. Упрямое, свирепое животное для упрямой, свирепой девочки. — У меня для тебя кое-что есть. Иди сюда.

Яэль пробиралась мимо сожителей по койке (ими были ее мать, девочка постарше Мириам и еще три женщины, которые никогда с ней не разговаривали). Солома из матраса впилась ей в кожу, когда девочка спустилась на пол.

Койка Бабушки была такой же многолюдной. Яэль перебралась через толчею костлявых, покрытых татуировками конечностей и ощетинившихся голов. Рядом с бедром Бабушки был маленький свободный кусочек матраса. Достаточный для маленькой девочки.

Женщина улыбнулась и просунула руку в тонкую ткань платья. По волшебству или же по чуду, рука возвращалась, наполненная куском хлеба. Он крошился, был таким твердым, что уголки корки впивались в десна Яэль, но это был хлеб. Он заставлял ее забыть о разъедающем внутренности яде.

— Кушай, — приказала Бабушка.

Яэль виновато кинула взгляд на спящих мать и Мириам. Она все равно запихнула еду в рот, закидывая в свое худое тело несколько грамм еды.

— Ты сегодня виделась с доктором?

Рот Яэль был полон еды. Она покачала головой.

Женщина заворчала:

— Ты удачлива, Волчица. Большинство детей не возвращаются из его кабинета.

Острый кусок корочки застрял в горле Яэль. Она подумала об инструментах на серебряном подносе доктора Гайера. Не об иглах, а о более жестоких. Скальпели и широкие ножи — их он никогда не применял к ней.

Он другой ангел.

— Он, наверно, думает, что ты особенная, — продолжала Бабушка. — Он бережет тебя. Передает тебя дальше.

— Я ненавижу его, — Яэль проглотила последний кусок. Последний раз ей ввели инъекцию один день назад, но ее рука все еще горела, как обожженная. Столько боли в таком маленьком теле. Она собрала ее всю и выпалила: — Хоть бы его поглотил дым.

Бабушка не говорила ей замолчать, как мама. Вместо этого ее взгляд выразил грусть и понимание. Она и сама страдала от таких же монстров.

— Я для тебя кое-что сделала, — солома под Бабушкой зашелестела, когда та засунула руку внутрь матраса. Огрубевшие от мозолей ладони женщины достали что-то, похожее на деформированное яйцо. Через его центр проходила грубая линия.

— Это матрешка, — женщина вложила ее в руку Яэль. Посмотрев поближе, девочка увидела, что этот ком имел форму куклы. С мельчайшими бесцветными глазами. С очертаниями улыбки.

— Открой ее.

Яэль послушалась. Дерево сдвинулось, как ореховая скорлупа. Что-то выпало. Еще одна кукла. Еще меньше. Ее центр тоже пересекала линия.

Еще одна кукла. И еще. Каждая все меньше и меньше. Каждая с разным лицом. Улыбка в виде половины луны или кривая ухмылка. Глаза как прищуренные, так и широко раскрытые. Когда Яэль дошла до конца, вокруг нее собралось огромное количество разных деталей. Верхние и нижние части кукол громоздились в виде чашек на ее голых ножках.

Пальцы Яэль сомкнулись на последней матрешке размером с горошинку. Она удивилась, откуда Бабушка раздобыла в таком месте дерево. А тем более инструмент для гравировки на нем.

Волшебство или же чудо? Что бы это ни было, Бабушка была всегда полна сюрпризов.

— Мой муж был резальщиком по дереву. До всего этого, — объяснила женщина. — Он мастерил куклы для наших детей. Они так любили матрешек. Они ведь такие яркие и счастливые. Цветастые, самых разных цветов. Красные, как рубины, зеленые, как трава, голубые, такие насыщенные, как будто смотришь в небо. Желтые, как масло. Или как солнце.