Владимир Войнович - Москва 2042

Поскольку этот указ самым непосредственным образом относился ко мне, я запомнил его слово в слово. Вот что в нем было сказано:

Учитывая выдающиеся заслуги в деле создания предварительной (докоммунистической) литературы, отсутствие наличия в его действиях преступного умысла, отсталость его мировоззрения и за давностью лет Карцева Виталия Никитича:

1. Полностью реабилитировать и отныне считать полноправным гражданином Московской ордена Ленина Краснознаменной Коммунистической республики.

2. Реабилитированного Карцева произвести в чин младшего лейтенанта литературной службы с присвоением ему звездного имени Классик.

3. В связи с приближающимся столетием со дня рождения Классика Никитича Карцева объявить его юбилей всенародным праздником.

4. Обязать Юбилейный Пятиугольник организовать подготовку к юбилею на высоком идейно-политическом уровне, а во всех трудовых коллективах провести торжественные митинги, собрания, читательские конференции с обязательным повторным изучением основных трудов Юбиляра.

Указ, естественно, был подписан лично Гениалиссимусом.

Тут же под музыку мне были вручены паспорт, военный билет и еще какие-то книжечки и бумажки, которые я запихнул к себе в дипломат.

Этот удивительный митинг завершился небольшим концертом, который вела девушка в чине лейтенанта. Стайка девочек в марлевых пачках исполнила танец маленьких лебедей. Затем выступили два акробата братья Неждановы. Пока они носили друг друга на руках, прыгали и делали сальто, к сцене приблизилась полная дама с румяными щеками и заплывшими глазками.

Клянусь, я ее сразу узнал! Я знал ее на протяжении всей своей прошлой жизни от рождения и до отъезда в эмиграцию. Она никогда не менялась, всегда была того же возраста, той же комплекции и в том же самом черном бархатном платье. Сейчас это платье было гораздо короче, чем раньше, значительно выше колен, но зато с таким же, как в прошлом, большим декольте.

Встреча с этой дамой меня так взволновала, что я позабыл о братьях Неждановых и смотрел исключительно на нее. Как только акробаты закончили свой номер, дама в черном поднялась на сцену, стала посередине и положила оголенные руки на свою большую и пышную грудь.

— А теперь, — сказала ведущая, — в исполнении народной артистки Москорепа Зирки Нечипоренко прозвучит украинская народная песня…

— Гандзя-рыбка! — закричал я и захлопал в ладоши.

Члены президиума посмотрели на меня недоуменно. Я заметил, что как-то удивилась и публика. Оглянулась на меня и певица. Но ведущая не растерялась и одарила меня улыбкой.

— Правильно. Гандзя-рыбка! — объявила она.

Зирка Нечипоренко избоченилась, сделала мне глазки и, заламывая руки, жизнерадостно заверещала:

Внимая певице, я чувствовал себя одновременно утомленным и растроганным до умиления. Наконец-то, пусть поздно, пришло ко мне оно, заслуженное признание. Ну в самом деле, что я заслужил, чего добился в прошлой жизни? Только того, что меня обзывали хулиганом, алкоголиком, контрабандистом, сексуальным разбойником, прислужником иностранных разведок, лакеем международного империализма, спекулянтом, фарцовщиком, паразитом, клеветником, свиньей под дубом, волком в овечьей шкуре, шавкой, которая лает из подворотни, Иваном, не помнящим родства, Иудой, продавшим Родину за тридцать сребреников. Я сейчас, право, даже затрудняюсь припомнить все оскорбительные эпитеты, которыми наградили меня в прошлом культисты, волюнтаристы, коррупционисты и реформисты. Теперь я был полностью вознагражден за все любовью и широким признанием, встреченным мною у комунян и у членов комписовской делегации, которые тут же стали называть меня моим новым именем Классик (кроме, впрочем, Дзержина Гавриловича, который стал называть меня «дорогуша»). Поэтому, когда мне предложили выступить с ответным словом, я ужасно разволновался.

Я вышел на трибуну, помолчал, всмотрелся в эти красивые, пытливые и одухотворенные лица.

— Здравствуй, племя младое, незнакомое… — начал я и вдруг, не выдержав, разревелся.

Вероятно, сказались волнение, усталость и последствия перепоя. От всего этого со мной случилась самая настоящая истерика. Я одновременно плакал, смеялся и дергался. Я попытался взять себя в руки, напрягся, и вдруг со мной что-то случилось. Тело мое утратило вес, я взмыл к потолку и медленно поплыл над головами.

Я очнулся от резкого запаха. Кто-то вливал мне в рот холодную воду, кто-то совал в нос клок ваты, пропитанной нашатырным спиртом.

Открыв глаза, я увидел склоненное надо мной лицо Дзержина Гавриловича. Увидев, что я пришел в себя, он наклонился еще ближе и быстро прошептал:

— Только один вопрос: где ключ от сейфа?

Я повел глазами из стороны в сторону и увидел, что мы находимся в какой-то маленькой комнатушке, что-то вроде медпункта, тут же были и все остальные комписы.

— Извините, — сказал я ужасно слабым голосом. — Кажется, я немного переволновался.

— Ничего, ничего, — сказал Смерчев. — Это бывает. Сейчас мы вас отвезем в гостиницу, в самую лучшую нашу гостиницу, там вы успокоитесь, отдохнете и придете в себя.

Кажется, они торопились. Мне неудобно было их задерживать, но у меня в результате всех волнений (ну и время подошло) возникла потребность, вернее две потребности, и я, слегка, в общем-то, смущаясь, спросил, где у них тут уборная.

— Уборная? — Смерчев наморщил лоб и вопросительно посмотрел на Искрину Романовну.

— Классик Никитич имеет в виду КАБЕСОТ, — улыбнулась Искрина Романовна.

— Ах, кабесот, — вздохнул Смерчев. — Ну да, действительно, кабесот. Ну как же я сразу не догадался! Ну это понятно, это естественно. Как говорит Гениалиссимус, ничто человеческое нам не чуждо, — сказал он и захихикал.

Искрина Романовна вызвалась меня проводить, и я пошел, захватив с собой свой дипломат, потому что по социалистической привычке боялся, как бы его не сперли. По дороге Искрина Романовна объяснила мне, что КАБЕСОТ означает Кабинет Естественных Отправлений. Подведя меня к дверям кабесота (там имелась соответствующая надпись), Искрина Романовна заботливо осведомилась, для какой надобности нужно мне это заведение, для большой или малой. Я покраснел и спросил, чем вызван ее интерес к такой, в общем-то, интимной подробности. Она ответила, что спрашивает не из праздного любопытства, а потому, что хочет помочь мне в оформлении моего отправления. Что это значило, я понял только потом.

Войдя вместе со мной внутрь кабесота, Искрина Романовна обратилась к сидевшей в углу интеллигентного вида даме в белом халате и в очках, привязанных к ушам шнурками от ботинок. Дама выдала мне какой-то бланк из серой бумаги, в котором я должен был указать фамилию, звездное имя, год и место рождения и цель посещения кабесота (в этой графе по указанию Искрины Романовны я написал: сдача продукта вторичного). Я расписался, поставил дату, после чего Искрина Романовна вышла, а мне было разрешено приступить к своему делу, для чего тут, прямо перед глазами дамы, имелся длинный ряд необходимых отверстий.