Владимир Баграмов - Цветы на болоте

— Что там, Гош? — кот ухом дрогнул.

— Сволочь какая-то доски у забора трогает! — и пес — ухом.

— Сходить? У тебя цепь не достанет.

— Сиди. Без сопливых… Трепану не то за шкуру сытую! Тсс… Страшный он, Филя! Смертью пахнет.

— Схожу. Я осторожно. — Кот крадучись — к углу дома, Гоша смотрит.

Вдруг стекло зазвенело тихо и странно глухо. Что это? Это же чужой стекло выдавил в боковушке!

— Еррр! Гав-гав! Кррраул! В дом лезу-ут!

— Фррмяу-у-у! — Из-за угла Филимон вылетел, спина дугой, глаза безумные. — Гоша, фррррмяу-у-у! Фрррграбю-ю-ут!

Разбег — и захрипел громадный Гоша, ударом цепи натянутой сбитый на снег. Еще разбег, ехце! Кровью алой клыки крашены. Но вот словно бы хрустнуло в одном из звеньев. Разбег! Покатился волкодав по снегу, оскаленной пастью крошева холодного хватанул и — на ноги. Распластался в неистовом беге, рвет когтями наст, аж визг от когтей крепких. Кот за ним…

Ударил в нос запах кислый, страшный… Разбираться некогда, надо драться! Но до чего запах знаком! Только когда отвалил от окна тело тяжелое, наполовину в дом просунутое, узнал — Цыбин, сосед! От него всегда смертью пахло, а тут сладко-страшный дух прямо реет и в морозный воздух взвивается…

Покатились по снегу. Гоша плоть с рук вместе с телогрейкой рвет, до глотки добирается, ему не впервой волков валить, он свой маневр накрепко усвоил. А Демид по горячке голыми кулаками отбивался, ногами пинал, а кровь увидел — вызверился. Тоже зубами стал рвать, ногтями драть.

Заорал Филимон на весь белый свет, когда Демид тяжко раненного Гошу ногой пнул. Демид голову поднял, на кота глянул… Свистнуло окровавленное лезвие, на пол-ладони в доски впилось, но кот и не пошевелился, еще громче взвыл, диким мявом! Оглянулся Демид Цыбин, в пролом забора втиснулся, скользнул змеей…

И никто не видел, как несколькими минутами раньше из окна на противоположной стороне дома Улита прыгнула. Клочья ваты межоконной на плечах унесла… Огородами, в сторону болота, по снежным холмикам ушла. Только следок крохотный в затейливую цепочку свернулся, попетлял и пропал у края болота, где Васильковая топь начинается. Между заснеженных кочек, кустов оледенелых сгинул…

Через полчаса той же дорогой Демид Цыбин ушел. Одет тепло, за спиной рюкзак, на плече ружье. Котелок у пояса, топор, нож, все как положено. Оглянулся на деревню, нехорошо скривился, плюнул и… Скоро затерялся. Быстро шел…

Трещат прутья… Береста в огненные кольца свивается, звонко щелкает. Угли под ней таинственно светятся. Горит малый огонь. В шалаше тени мечутся…

— Как ты, глупая, к людям убрела? Для чего?

Бьется красный отблеск на лице. Кривой нос с подбородком клещами сходится, из-под бровей кустистых глаза маленькие, но до того светлые — две капли родниковые. Словно застыло в них навек жаркое майское солнце. Гнет горб Ягушку вниз, не дает разогнуться. Руки костлявые, длинные, а тронь — пух! Мягкие.

— Глупая ты моя! Да ить с кем не случись-то, а? Оказия твоя нечаянная, с любым, ох-хо-ох! Так? Ай нет? Чего молчишь, кулема?

Улита в Ягушкиных коленях слезами заливается.

— Ты, Улитк, вон с того ведерка тряпицу скинь, да смотри не урони! Не наделай бед-то, не то хворостиной вдругорядь настигну…

Сняла Улита тряпицу с ведерка и… кинулась на шею Ягушке!

— Бабанька! Наварила, родненькая! Ой, бабанька!

— Нешто тебя ждать! Шлендаешь где ни то. Подружки твои спят у себя в гнездышках, одна ты по людям тревожишься… Ничего, девонька, придет весна, покропим мы с тобой с ведра травкиным настоем на кувшинки-то, пораспустятся они, закачаются под ветерком, а в нужный час и выйдут с них кикиморушки! Ан, нас и опять много!

— Бабанька, а и где ты травку-то взяла, а? Мы ж всю запарили?

— К сеструньке на Самохинские болота посылала, где ж. Лешенька сходил, поворчал, поворчал, а все ж таки сходил. — Нетопырь совсем ополоумел, слышь-нет? Клюку мою уволок, ступу чуть не разбил! Над городом летать удумал, ну, бес, ну, пралик его изломай! Уж я смеялась, как мне Лешенька газетку «Труд» подсунул… Ой, не могу, Улитк! Они там про «НЛО» какое-то удумали! Охти мне… Мол, с космоса это… Ну я его, Нетопыря, потом и ругала-корила! Ничего, девонька, ничего! Станем скоро по ягоды ходить, песни петь, плясать. Да… А от людей беда. По неразумению мир в великую трату вгоняют. Чего не поймут, на то кидаются, портить норовят… Нет чтобы поверить, есть — и все. Так пощупать, разобрать хочется, а для того голову иметь надо. Сук-то для чего под собой рубить? Ин реки вспять удумали повернуть. Потом что? Не сей момент, а через двести лет, через триста? Это ж мор великий настанет! Не пришел, нет, не пришел срок с ними «Мудрой книгой» делиться…

— Бабанька, у них своя есть, «Красная книга» называется.

— Вот я тебе, срамница! Не моги слово мерзопакостное говорить! Ее надо «Поминальной» звать! Тьфу! Это мыслимо ли! В заслугу себе таку пакость сотворить! Сничтожить сперва, потом, значица, пересчет сничтоженному вести! Да за одну ее можно… Слышь, девонька, Демид-убивец сюда бредет!

— Страшно мне, бабанька, ой, боюсь его!

— Не боись, девонька, не голоси, не надоть. Наперерез, навстречь ему пойду. Лешеньку возьму, он шутковать горазд. Ничё, пусть промнется, а то все бока отлежал. И слушай-ка, чего скажу тебе… Случай что, так ты на Площихинские болота народец выводи, поняла? К дальней моей сеструньке, она добрая, мы с ней, как два яичка от одной курочки. Здесь без меня…

— Бабанька, не ходи, боюсь я!

— Цыть, куга зеленая! Дай молвлю! Здесь без меня не живите, вас людишки потравят, недаром энти, еологи, ковырялись тут, чую — примутся они за нас. А Мария твоя родит, я в «Книге» видала. Хорошую девульку родит, а назовут по тебе, Улитой. Пойду-ка я, еще Лешеньку будить надо…

Ягушка остановилась, раздумывая…

— А и то, Нетопыря-ирода возьму, пусть у Демида-убивца перед глазами поскачет, попревращается, а то скушно ему, а? Ну, фулиган-то, ну, охальник!

— Не усну я, бабанька, тебя ждать буду.

— А и жди. Приду, мы отвару попьем, продрогну по холоду! Жди…

Снег густо валит. Руку протянутую не видать! Демид в пелену снега вглядывается — нет тропы! Замаячило что-то впереди. Демид с плеча ружье дернул, курками щелк-щелк! Вдруг виски заломило, спасу нет, Демид остановился, головой трясет, трудно вперед всматривается.

«Направо… направо» — в мозгу четко так. Демид удивленно к себе прислушался — это еще что?

Словно командует им кто. Ну что ж, направо — так направо. Может, и есть он, болотный бог-куличок? Укажет дорогу правильную, хотя Демид и сам не промах, здешние места хорошо высмотрел.

Впереди огни замерцали. Это не «человечий огонь», знает Демид, это газ светится. И зимой кое-где не мерзнет проклятое болото. В таком огне холод, тепла в нем и не бывает, одна видимость.