Патрик Несс - Там, где кончается море (сборник)

Но на наших экранах появляется материк, быстро выплывая темной громадой, и вот мы уже над ним, и под нами стремительно проносится земля.

– Мы близко? – кричит мама.

– Сейчас, погоди. – Я сверяюсь с картами. – Мы к югу! Пятнадцать километров в секунду!

Она дергает за рычаги ручного управления, пытаясь повернуть на север:

– Черт!

Корабль накреняется, и я ударяюсь локтем о приборную панель, на секунду теряя карты.

– Мам? – говорю я взволнованно и обеспокоенно, пытаясь снова вывести карты на экран.

– Я все понимаю, милая, – говорит она, сражаясь с управлением.

– А как же папа?

Она молчит, но я все вижу по ее лицу: мы должны найти место, где можно высадиться, Виола! А потом мы сделаем все возможное, чтобы его спасти!

Я снова смотрю на карты:

– Тут, похоже, прерии, но мы, наверное, и их проскочим.

Я просматриваю данные сканеров.

– Болото! – говорю я.

Мама снова направила нас на север, к реке, которую мы тогда видели, – похоже, она переходит в болото.

– Успеем снизиться? – кричит мама.

Я просматриваю предполагаемые траектории снижения на экранах:

– Почти.

Корабль сильно трясет.

Потом воцаряется жуткая тишина.

– Мы потеряли двигатели, – негромко говорит мама. – Шлюзы так и не открылись. Огонь потух от нехватки воздуха. – Она оборачивается ко мне. – Мы приземляемся. Запрограммируй траекторию и держись крепче.

Я быстро просматриваю еще несколько экранов и нахожу траекторию, следуя по которой мы должны приземлиться в мягкое болото.

Мама с силой дергает рычаги ручного управления, сжав их в кулаки, стараясь держаться траектории, которую я проложила. Из иллюминаторов я ясно вижу землю, верхушки деревьев все ближе и ближе.

– Мам? – говорю я, наблюдая за тем, как мы снижаемся.

– Держись! – говорит она.

– МАМ!

Удар.

– С днем рождения! – крикнули они, застав меня врасплох за завтраком. Это была самая неудачная попытка неожиданно поздравить с праздником за всю историю Вселенной.

– Спасибо, – пробормотала я.

Мы покинули конвой тремя месяцами ранее, наблюдая за тем, как он исчезает позади нас, а мы уносимся вперед, быстро-быстро-быстро.

До новой планеты еще восемь недель пути, восемь недель в корабле, где уже начинает пахнуть, как бы тщательно ни фильтровали воздух.

– Подарки! – сказал папа, проводя рукой над коробками в праздничной обертке на столе.

– Могла бы хотя бы притвориться, что довольна, Виола, – сказала мама.

– Спасибо, – снова сказала я, теперь чуть громче.

Я открыла первую коробку с подарком. Там были новые сапоги для ходьбы по пересеченной местности. Цвет совершенно неподходящий, но я все равно попыталась сделать вид, что очень рада.

Открыла вторую.

– Бинокль, – сказал папа, когда я достала подарок. – Мама велела Эдди, инженеру с Альфы , усовершенствовать его до того, как мы улетели. Ты просто не поверишь, что тут есть. Прибор ночного видения, дисплей…

Я попыталась им воспользоваться и увидела, как на меня смотрит огромный левый глаз папы.

– Она улыбается! – сказал папа, и бинокль заполнила его огромная ухмылка.

– Ничего подобного, – ответила я.

Мама вышла из комнаты и вернулась с моим любимым завтраком – стопкой блинчиков, наверху которой мерцали тринадцать оптоволоконных огней с сенсором движения. Они спели мне поздравительную песню, и четвертым взмахом руки я все-таки смогла погасить все огни.

– Что ты пожелала? – спросил папа.

– Если рассказать, то не сбудется, – ответила я.

– Ну, разворачивать корабль мы не собираемся, так что надеюсь, ты пожелала не этого, – сказала мама.

– Надежда! – сказал папа чересчур громко, перебивая слова мамы своим напускным энтузиазмом. – Вот чего нам всем стоит пожелать. Надежды!

Я нахмурилась, снова услышав это слово.

– Вот что еще мы принесли, – сказал папа, дотронувшись до все еще завернутого подарка Брэдли. – Вдруг тебе захочется открыть его сейчас.

Я посмотрела на лица родителей, на радостного отца, на раздраженную моим недовольством маму, безуспешно пытающуюся устроить мне веселый праздник. И на мгновение я увидела, как сильно они за меня волнуются.

Волнуются, что я совсем лишилась надежды.

Я посмотрела на подарок Брэдли. Свет, который разгонит тьму , сказал он.

– Он велел не открывать, пока мы не приземлимся. Я подожду.

Мы обрушиваемся на землю с невероятно жутким грохотом. Корабль дробит деревья в щепки, а потом ударяется об землю с такой силой, что я врезаюсь головой в приборную панель, и голову пронзает боль, но я все еще сохраняю сознание, сохраняю сознание и слышу каждый треск, каждый щелчок и скрежет, с которым корабль прорывает посреди болота длинную колею, переворачиваясь снова и снова, что может означать только одно – отвалились крылья. Все падает на потолок, а потом в кабине образуется трещина, в которую хлещет болотная вода, и мы снова переворачиваемся…

И замедляемся…

Вращаемся медленнее…

Металл оглушительно скрежещет, и основное освещение гаснет, когда мы делаем еще один оборот, и его тут же заменяет мерцающее аварийное.

Вращение замедляется…

Замедляется, а потом…

Останавливается.

Я все еще дышу. Голова болит и кружится, я едва ли не вниз головой вишу на ремне кресла.

Но я дышу.

– Мам? – говорю я, оглядываясь и смотря вниз. – Мам ?

– Виола? – слышится в ответ.

– Мам?

Я поворачиваюсь туда, где должно быть ее кресло.

Но его там нет.

Я разворачиваюсь сильнее.

И вижу ее на потолке. Кресло вырвало с места.

И от того, как она лежит там…

От того, как она лежит там, скрючившись …

– Виола? – снова говорит она.

От того, как она произносит мое имя, у меня внутри все сжимается…

Нет , думаю я. Нет .

И пытаюсь выбраться из кресла, чтобы добраться до нее.

– Завтра важный день, дружище, – сказал папа, входя в машинное отделение, где я меняю трубки охлаждающей системы. Это одна из миллиона работ, которую мне поручили в последние пять месяцев, чтобы чем-то меня занять. – Мы наконец выходим на орбиту.

Я вставила последнюю трубку до щелчка:

– Отлично.

Он замолчал.

– Я знаю, тебе нелегко, Виола.

– Почему это вдруг тебе не все равно? Меня никто даже не спросил.

Он подошел ближе.

– Чего ты боишься, Виола? – спросил он, и это тот же самый вопрос, который задал мне раньше Брэдли. Я оглядываюсь на него. – Того, что мы можем там обнаружить? Или просто перемен?

Я тяжело вздохнула:

– Никто почему-то не думает, что будет, если нам не понравится жить на планете. Что, если небо слишком большое? Что, если воздух воняет? Что, если мы будем голодать?