Нил Шустерман - Разделенные

Лихорадочный бег мыслей постепенно замедляется, и молодой человек все больше укрепляется в мысли, что эта женщина ему знакома. Но кто она, и как они познакомились?

– Кто? – спрашивает он. – Кто? Где? Когда?

– Как, что и почему – подхватывает женщина, улыбаясь. – Вот теперь полный набор.

– Кто? – снова требует ответа он, не оценив шутку.

– Кто я? – переспрашивает женщина, вздохнув. – Можно сказать, что я – твоя отправная точка в этом мире. В каком-то смысле я – твой переводчик, потому что я тебя понимаю, а это мало кому дано. Я – специалист по металингвистике.

– Мета… мета…

– Это суть языка, на котором ты говоришь. Метафоры и ассоциации. Но, мне кажется, это только больше все запутывает. Тебе не стоит сейчас об этом задумываться. Меня зовут Роберта. Ты этого не знал, потому что я никогда не говорила, как меня зовут, когда мы встречались.

– Мы встречались?

Роберта кивает.

– Тебе может показаться, что мы встречались однажды, но на самом деле мы встречались много-много раз. Ты что-нибудь об этом помнишь?

Поиски подходящего слова снова напоминают очередной утомительный затяжной марафон.

– Голлум прячется в пещере. Найди ответ, или не сможешь пересечь мост. Что это за штука, такая черно-белая и с красным?

– Думай, – говорит Роберта. – Я знаю, ты можешь вспомнить.

– Загадка! – восклицает юноша. – Да, это как марафон, но оно того стоит! Это слово – загадка!

– Очень хорошо, – соглашается Роберта, нежно касаясь его руки.

Теперь он внимательно изучает ее лицо. Она уже немолода. Симпатичная, какими бывают мамы. Светлые волосы с каштановым оттенком у корней. Минимум косметики. Глаза совсем молодые и ярко выделяются на лице. Но эта блузка…

– Медуза, – говорит он. – Старая карга. Ведьма. Гнилые кривые зубы.

– Ты считаешь меня уродливой? – спрашивает Роберта, напрягаясь.

– Уро-о-одливая! – тянет парень, пробуя слово на вкус. – Нет, не ты! Уродливые – зеленые огурцы.

Роберта облегченно смеется, окидывая взглядом узор на блузке.

– Ну, знаешь, на вкус и цвет… Тут каждый считает по-своему, не так ли?

Считать! Счетовод! Мой отец был счетоводом! Нет – полицейским. Нет – рабочим на заводе. Нет – юристом, строителем, фармацевтом, зубным врачом, безработным, а может быть, он умер .

Каждая мысль кажется одновременно истинной и ложной. Закоулки ума похожи на лабиринт, из которого никогда не выбраться. Теперь понятно, что имела в виду Роберта, говоря, что ему должно быть страшно. Чувства вновь переполняют его, и он снова пытается порвать путы. Впрочем, возможно, это вовсе и не путы – по крайней мере, некоторые из них напоминают бинты.

– Кто? – снова спрашивает он.

– Я же тебе уже сказала, – отзывается Роберта. – Ты разве не помнишь?

– Нет! Кто? – снова спрашивает он. – Кто?

Роберта понимающе приподнимает брови.

– А-а! Кто ты?

Он с тревогой ждет ответа.

– Это самый важный вопрос, не так ли? Кто ты? – произносит Роберта, задумчиво дотрагиваясь до подбородка кончиками пальцев. – Комитет пока не решил, как тебя зовут. Конечно, у каждого есть свое мнение, все они любят надувать щеки, показывать свою важность. Но, в общем, пока они там рассуждают, ты можешь придумать себе имя сам.

– Придумать?

Но почему он должен придумывать себе имя? У каждого есть имя, и у него должно быть. Он мысленно перечисляет мужские имена, приходящие ему на ум: Мэтью, Джонни, Эрик, Хосе, Крис, Алекс, Спенсер… Некоторые из них кажутся знакомыми, но ни одно не вызывает той радости узнавания, которая просто обязана возникать у человека, услышавшего свое имя. Он трясет головой, надеясь вспомнить хоть что-нибудь о себе и о том, кто он такой, но толку от этого немного, только голова начинает болеть.

– Аспирин, – говорит он. – Тайленол, аспирин, потом считать овец.

– Да, думаю, неудивительно, что ты устал. Сейчас ты получишь обезболивающее и уснешь. Поговорим завтра.

Похлопав его по руке, женщина медленно выходит из комнаты и гасит свет, оставляя его наедине с осколками мозаики, которые никак не хотят складываться воедино даже при свете, а уж в темноте и подавно.

На следующий день (по крайней мере, ему кажется, что это следующий день) он не чувствует себя таким усталым, и голова уже не болит так сильно, но мысли путаются, как прежде. Он начинает подозревать, что белая комната, которую он принял за больничную палату, – вовсе не палата. По некоторым архитектурным особенностям можно предположить, что он – в частном доме, переоборудованном в подобие клиники для единственного пациента.

С улицы доносится звук, который слышно, даже когда окно закрыто. Непрерывный ритмичный грохот, сопровождаемый шипением. Только через сутки он понимает, что это. Грохочут волны, разбивающиеся о берег. Где бы он ни находился, этот дом стоит на морском берегу. Ему ужасно хочется посмотреть на море. Он просит об этом Роберту, и она соглашается.

Сегодня он впервые встанет с постели.

Роберта приходит в сопровождении двух охранников в униформе. Они отвязывают его и помогают подняться, придерживая под руки.

– Не бойся, – говорит Роберта, – ты можешь встать.

Оказавшись на ногах, он испытывает приступ головокружения. Из-под бледно-голубой больничной рубахи торчат только пальцы ног, и ему кажется, будто они до них ужасно далеко – несколько километров. Он делает несколько шагов, каждый из которых дается с трудом.

– Хорошо, – поощряет его Роберта, идущая рядом. – На что это похоже?

– На прыжок с парашютом.

– Гм, – тянет Роберта, обдумывая его ответ. – Это так же опасно или так же волнующе?

– Да, – отвечает он. Юноша повторяет про себя оба прилагательных, запоминая. Каждое новое слово он будто выбирает из огромной нерассортированной кучи и расставляет по местам, как книги на стеллаже. Куча еще огромная, но мало-помалу ему удается разложить кое-что по полкам.

«Ты все их знаешь, – не раз говорила ему Роберта, – нужно только вспомнить».

Он делает еще несколько неуверенных шагов; охранники по-прежнему поддерживают его. Оступившись, он чувствует, как пальцы их сжимаются крепче.

– Осторожнее, сэр.

Охранники всегда называют его «сэр». Это должно означать, что он внушает им уважение, но почему, понять трудно. Он завидует им, потому что они могут просто «быть»: им не приходится прилагать для этого специальные усилия.

Роберта ведет их в коридор, до конца которого, как и до кончиков ног, несколько километров; по крайней мере, ему так кажется, хотя на самом деле выход – всего в нескольких шагах. Наверху, в углу на потолке, установлена машинка с линзой, которая наводится на него, как орудие. Такая же машинка установлена в его комнате, и она тоже без конца молча наблюдает за ним. Электрический глаз. Око циклопа. Он знает, как называется эта штука; слово вертится на языке.