Нил Шустерман - Разделенные

– Ты в самом деле интересуешься моим мнением, Хлопок? Или я для тебя – козявка, которую почему-то не получается раздавить железным сапогом?

Лев смеется.

– «Железный сапог»! Вот здорово! – Он поднимает ногу и показывает ей подошву своих «найков». – Может, пару пауков я и раздавил, но это все.

– Если хочешь применить ко мне третью степень, – отвечает Мираколина, – давай, не тяни. Лиши меня еды или воды. Пожалуй, лучше воды, от жажды я умру быстрее, чем от голода.

Лев качает головой.

– Ты вправду считаешь меня таким извергом? Почему?

– Меня привезли сюда насильно и держат здесь против воли, – шипит она, наклонившись к нему через стол. Может, плюнуть ему в лицо? Нет, прибережем это для более подходящего момента – Тюрьма есть тюрьма, как ее ни разукрашивай!

Лев отшатывается. Ага, вот где у него кнопка! Мираколина припоминает фото из газет в те времена, когда этот тип красовался в каждом выпуске новостей: его завернули в марлю и держали во взрывоустойчивой камере.

– Я действительно не могу тебя понять, – произносит он звенящим от гнева голосом. – Мы спасли тебе жизнь! Мы заслужили хоть капельку благодарности.

– Вы ограбили меня, как и всех здесь! Вы забрали у меня смысл жизни. Ты называешь это спасением? Да это проклятие!

– Мне очень жаль, что ты так считаешь.

Теперь ее черед злиться:

– Конечно, тебе жаль, что я так считаю! Всем тут жаль, что я так считаю! Так и будете долбить это, как попугаи, пока я не перестану так считать?

Лев вскакивает, оттолкнув стул, и начинает вышагивать взад-вперед. Листья папоротника с шуршанием задевают его одежду. Она его достала! Еще чуть-чуть, и он вылетит отсюда пулей… Но он делает глубокий вдох и поворачивается к ней.

– Я знаю, каково тебе сейчас, – говорит он. – Моя семья тоже промывала мне мозги, так что я с нетерпением ждал, когда меня разберут. Мозги промывали не только близкие, но и друзья, и церковь, да все, кто что-либо для меня значил. Единственный разумный голос принадлежал моему брату Маркусу, но я был слеп к его словам, до тех пор, пока меня не похитили…

– Ты хочешь сказать «глух», – перебивает Мираколина, и он останавливается, словно споткнувшись.

– А?

– Ты был глух к его словам, а не слеп. Определись со своими чувствами. Или не можешь, потому что совсем бесчувственный?

Он улыбается.

– А ты – достойный противник.

– И, кстати, не надо излагать свою биографию. Я ее и так знаю. Беглец из Акрона захватил тебя на дороге, где случилась большая авария, и использовал в качестве живого щита. О-очень благородно. Потом он перетряхнул тебе мозги, вот и все.

– Ничего он не перетряхивал! Я сам пришел к своим убеждениям, сам увидел, что такое разборка вообще и принесение в жертву в частности!

– Так, по-твоему, убийцей быть лучше, чем уготованным в жертву, да, Хлопок?

Лев придвигает стул и садится, почти спокойно. Мираколину задевает то, как быстро он перестал реагировать на ее издевки.

– Если живешь, не задавая вопросов, то когда вопросы вдруг обрушиваются тебе на голову, ты ответить не можешь, – говорит он. – Злишься, а справляться с гневом не умеешь. Да, я стал Хлопком, но только потому, что был слишком наивен и не понимал, как много беру на себя.

Теперь у Льва в голосе звучат эмоции, глаза заволокло слезами. Мираколине ясно: сейчас он откровенен, он вовсе не старается задурить ей голову. Похоже, говорит больше, чем намеревался. У Мираколины даже мелькает мысль, что она в нем ошибалась, но девочка одергивает себя.

– Ты думаешь, я – такая же, как ты, но это не так, – чеканит Мираколина. – Я не принадлежу к религиозному ордену, практикующему жертвоприношение. Мои родители сделали это вопреки своим верованиям, а не в соответствии с ними.

– Но тебя вырастили с верой в то, что это – твое предназначение, ведь так?

– Моим предназначением было спасти жизнь брата, став донором костного мозга, так что я выполнила его, когда мне не было и полугода.

– И тебя не возмущает, что ты родилась на свет только для того, чтобы помочь кому-то другому?

– Нисколько, – отвечает Мираколина, впрочем, слишком поспешно. Она поджимает губы, откидывается на спинку и ерзает: стул жестковат. – Может, я и возмущаюсь изредка, но понимаю, почему мои родители так поступили. На их месте я, возможно, сделала бы то же самое.

– Согласен. Но раз твоя цель уже достигнута, почему бы тебе не зажить собственной жизнью?

– Мое имя означает «маленькое чудо». А чудеса – это удел Господа, – отвечает она.

– Ничего подобного, – возражает Лев. – Чудеса – это дары Господа людям. Возвращать дары – значит, оскорбить дарителя.

Мираколина открывает рот для ответа, но ответа нет, потому что он прав. Будь он проклят с его правотой! Разве этот тип может быть хоть в чем-то прав?!

– Мы еще поговорим об этом, когда ты перестанешь задирать нос, – говорит он и жестом велит охраннику увести ее.

На следующий день в ее расписание вносят еще один урок, чтобы ей некогда было задумываться о чем не следует. Он называется «Творческие проекты» и проходит в комнате, которая в давние времена служила малой гостиной. Ободранные стены здесь увешаны потускневшими, изъеденными молью портретами. Мираколина иногда гадает, одобряют эти типы с одутловатыми лицами их занятия, не одобряют или им абсолютно все равно.

– Я предлагаю вам написать сочинение, – говорит учитель, мужчина в маленьких круглых очках.

Очки! Их в наше время найдешь только в антикварной лавке. Кому нужны очки, если существуют лазерные процедуры и вполне доступные трансплантаты? Откровенная наглость – так демонстративно носить на глазах эту странную штуковину! Смотрите, мол, у меня очки, поэтому я выше остальных!

– Напишите свою собственную историю – свою биографию. Только, не о той жизни, которую вы прожили, а о той, которую проживете. Сорок, пятьдесят лет вперед, начиная с нынешнего дня. – Учитель ходит по классу и размахивает руками. Наверно, воображает себя Платоном или другим мудрецом. – Спроектируйте грядущее. Расскажите мне, кем вы станете. Я знаю, это нелегко для вас, вы же не задумывались о своем будущем. Но теперь оно у вас есть. Отпустите фантазию на волю! Позвольте себе безрассудство! Развлекайтесь вовсю.

Он садится и откидывается на спинку стула, заложив руки за голову, очень довольный собой.

Ребята принимаются за дело. Мираколина нетерпеливо стучит ручкой по странице. Он хочет, чтобы она помечтала о будущем? Отлично. Сейчас она выдаст этим людям все по-честному, хоть они совсем не этого ждут.

«С сегодняшнего дня прошло несколько лет, – пишет она, – и мои руки принадлежат матери, потерявшей свои при пожаре. У нее четверо детей. Она ласкает их, купает, расчесывает им волосы и меняет пеленки вот этими самыми руками. Мои руки – ее сокровище, они для нее ценнее золота. Каждую неделю она делает моим рукам маникюр, хотя и понятия не имеет, кто я была такая.