Юрий Шушкевич - Вексель Судьбы. Книга 1

Однако старая радистка, привыкшая к эшелонированной секретности, приняла его объяснения далеко не сразу — не очень помогали даже факты из предвоенного периода службы, которые Петрович выкладывал один за другим на основании пресловутых «отцовских бумаг». Лишь за чаем, когда сквозь мощные стёкла очков она сумела толком разглядеть его лицо, то полностью и безоговорочно признала в неожиданном госте «потомка Васеньки».

— А каким же именем ты назвался? — поинтересовался Борис.

— Как каким? Как в паспорте — Здравый Василий Петрович.

— То есть твой предполагаемый «отец» — Пётр Васильевич — должен был назвать тебя честь своего отца?

— Разумеется.

— Молодцы, старая гвардия! Не то слово! Не задушишь, не убьёшь!

— Отнюдь не только старая. У Ларисы, то есть Елизаветы, есть и внук, и правнук. Внуку сорок пять — он меня постарше будет! — по образованию инженер, однако по специальности поработать не успел, так как в стране начался развал. Сперва подался в предприниматели — сначала мастерил сейфы для нуворишей, потом переключился на ремонт квартир. А в минувшем году заделался фермером — купил землю в Сталинградской… то есть в Волгоградской области, и теперь туда вроде бы жить переезжает.

— И правнук туда же с ним?

— Нет, правнук пока учится в Москве в институте. Учёба нынче стоит денег, и чтобы сделать взнос на следующий год, его отцу придётся вырастить и продать аж семьдесят тонн помидоров.

— Могу вообразить! Два вагона ради двух семестров! А кто-то — жизнь просто так прожигает! — возмутился Борис.

— Ну, ничего страшного, правнук-то тоже не монашеского устава. В двадцать лет — чего от него хотите? Разумеется, в голове только девчонки да и ещё одно какое-то странное увлечение — он лазает с друзьями по всяким подземным тоннелям и коридорам.

— Диггер, так это сейчас называется, — со знанием дела пояснил Борис.

— Да, да, правильно, диггер. Таким образом, друзья, наша старая гвардия не просто в строю, но и активно развивается. Теперь вот и думаю — надо бы и мне съездить как-нибудь под Сталинград на ту ферму. В конце концов, не век же мне чужой хлеб даром есть!

— Вы не даром хлеб едите, — поспешила возразить ему Мария, — Не спешите, не надо пока никуда не уезжать!

Тем временем в окружающей толпе возникло оживление — многие из гуляющих начали перемещаться к металлическим парапетам, установленным вдоль Моховой. Глядя поверх многочисленных голов, можно было разглядеть, как со стороны гостиницы «Москва» к площади под слегка плывущие звуки военного марша приближается широкая колонна под кумачовыми знаменами.

— Демонстрация компартии, — со знанием дела сообщил Борис. — Они каждый год организуют шествие на Девятое мая.

— А другие политические партии как-то участвуют? — поинтересовался Алексей. — Правящая партия, например?

— Нет, не считают нужным. На Красной Площади проходит традиционный военный парад и его, как они полагают, вполне достаточно для выражения памяти и внимания. Коммунисты же устраивают отдельный праздник.

— И они трижды правы, — отозвалась Мария. — Я не сомневаюсь, что две трети шествующих в этой колонне никакого отношения к компартии не имеют и пришли лишь для того, чтобы постоять под знамёнами, цвет которых они продолжают считать своим. Я бы тоже хотела пройтись с ними вместе, жаль, что мы раньше не подумали об этом…

— А что нам мешает? — спросил Алексей, выражая готовность начать пробиваться сквозь толпу к шествию.

— Требования безопасности и десять тысяч полицейских, — охладил его пыл Борис. — Теперь перед любым митингом людей обыскивают и, возможно, тайно фотографируют.

— А фотографировать-то зачем? — возмутился Петрович. — Боятся напрямую запретить и хотят, чтобы у людей срабатывал самоконтроль? Прямо какое-то иезуитство…

— Иезуитство самое что ни на есть! — Борис зло ухмыльнулся. — Вся извращенность нашей политики сегодня проистекает оттого, что её подлинные цели не хотят обнародовать. Раньше власть совершенно не боялась свои цели провозглашать — мировая ли революция, индустриализация, построение развитого социализма… Теперь же — молчание. Для чего, во имя чего всё делается — это скрывается даже не от народа, ибо от народа, согласимся, трудно что-либо утаить, а прежде всего от себя самих. Лежащие ныне в основе реальной политики нажива, вседозволенность, разврат, бесчестие, обман доверившихся и спекуляция на святом — всё это выходит настолько перпендикулярно нормальной человеческой природе, что власть предержащим даже трудно в этом самим себе признаваться. Потому они не жалеют денег на показное благочестие — отсюда и миллиарды на сегодняшний парад, на подарки ветеранам, на весь этот праздничный антураж. Шутка ли — обеспечить шествие, охранять до темноты гуляния, устроить салют — да, всё вроде бы делается правильно, но ведь делается — с холодным сердцем! Что молчите? Или я неправильно говорю?

— Всё, наверное, так, — с грустью ответил Алексей. — Странно лишь то, что в этом нашем новом мире, в двадцать перовом веке — страшно подумать! — когда наука и техника достигли невиданных высот, когда будущее относительно легко прогнозируется и им вполне можно управлять, никто не решается открыто и обстоятельно рассказать о нём! Предложить на выбор варианты, объяснить, что может поджидать людей на пути к каждому из них, предупредить о трудностях… Люди бы всё поняли, обдумали, взвесили и сделали бы согласный выбор. Для несогласных с выбором большинства — предложить что-то взамен, мы же не после гражданской войны, чтобы сгоряча расстреливать и лишать прав всех несогласных… Однако вместо этого — молчание. Просто живите, люди, ходите под флагами пусть красными, пусть синими или зелёными, но только не задавайте вопросов о будущем. Его за вас как бы определят другие.

— Вот молодец! Всё понял, всё усвоил из нашего новояза! — внезапно прервал Борис. — Произнёс «как бы» — самое что ни на есть главное ныне словечко! Как бы! И ведь это не просто словечко — это целая формулу жизни, по ней всё ныне делается — как бы!

— А может быть, друзья, хватит митинговать? — предложила Мария. — Оставьте политику для разговоров дома, сейчас же праздник!

— С удовольствием оставлю! — немедленно согласился Алексей, переложив розу из одной руки в другую. — Но я хотел бы всё же подарить эти наши цветы кому-нибудь из тех, кто семьдесят лет назад твёрдо знал, что будущее зависит от собственных усилий и личной твёрдости. Кто боролся за это будущее, шёл на любой риск, был готов к смерти — причём по-настоящему, а не «как бы»!

Однако, на беглый взгляд, настоящих фронтовиков поблизости не обнаруживалось: из разноликой толпы выделялись лишь несколько моложавых, лет по шестьдесят-семьдесят, полковников, увешанных медалями, такого же возраста капитан первого ранга в чёрном с золотыми кантами кителе да несколько молодых парней в красноармейских гимнастёрках, куда-то целеустремленно протискивающихся сквозь плотные ряды гуляющих.