Юрий Шушкевич - Вексель Судьбы. Книга 1

— «Утомлённое солнце» со старыми словами. Что-то вроде: «Это было на юге, возле Чёрного моря» — если знаешь…

Борис, улыбнувшись, взглянул на Алексея, и тот в ответ немедленно подмигнул ему в ответ.

— Знаю, конечно. Текст можно уточнить в интернете, — с показным спокойствием продолжил утешать приятеля Борис. — А что касается вокала, то ведь это — обычный шлягер на полторы октавы. Спустись в метро — там каждая вторая его исполнит.

— В том-то и дело, что не исполнит! — продюсер грустно усмехнулся. — Вторым номером у неё идёт концерт Глиэра для колоратурного сопрано. Так что я, как видишь, попал…

Борис присвистнул и с изумлением взглянул на продюсера. Потом он перевёл взгляд на Алексея, но тот глазами дал понять, что с этой вещью Глиэра не знаком.

«Ну да, всё верно, — подумал про себя Борис, — знаменитый концерт Глиэра, посвящённый жертвам войны, был написан ближе к её концу, мои спутники его просто не слышали… Да и если б знали — разве смогли помочь? Предложить спеть Маше — вряд ли, там сложнейшая тесситура, у неё не хватит времени на подготовку… А всё-таки — может попробовать? У Сашки положение, похоже, безвыходное, а для сестры после провала в Питере — чем не шанс?»

Ещё раз оценив в уме все за и против, Борис решил предложить несчастному Штурману этот вариант. В конце концов, подумал он, «Утомлённое солнце» Мария однозначно споёт, и споёт неплохо.

— А какой формат концерта запланирован? — издалека поинтересовался он, наспех выстраивая в голове план, как склонить Штурмана собственноручно сделать ангажемент сестре.

— Праздничный концерт для ветеранов, — уныло и немного раздражённо отрезал тот.

— А поконкретней?

— Конкретнее? Одно отделение, длительность не более ста минут… Сначала должна быть представлена, так сказать, довоенная ностальгия. Песни тридцатых, то да сё… Потом — песни военных лет. Только без особо печальных интонаций, такое было пожелание сверху. Затем всё завершает огромный военный хор с какой-то современной величальной кантатой — но эта тема уже не моя.

— А зачем тогда Глиэр? Ведь его концерт — по сути реквием погибшим, вещь предельно камерная. Мне кажется, что исполнять её на твоём мероприятии — не совсем по профилю.

Штурман многозначительно поднял глаза к небу.

— Ты Усманчика знаешь?

— Того, что курирует твой бизнес из Кремля?

— Не из Кремля, а со Старой Площади. Так вот, сбежавшая солистка — какая-то его родственница, типа троюродная сестра. То ли она его просила, то ли он сам придумал — но было решено с помощью Глиэра раскрутить девочку перед первыми лицами. Так сказать — и шлягер, и бельканто, всё умеем, нате!

— Но тогда зачем было сбегать на виллу в Милан? Я бы на её месте остался и спел. Всё-таки не часто предстаёшь перед царскими очами!

— Всё не так просто, Боря. Предполагалось, что на концерте, помимо первых лиц, будет один тип из Министерства культуры, от мнения которого для неё что-то предметно зависит. Но этот тип умотал за границу. И она, не будь дурой, тоже свалила за баблом.

— Дело житейское. Я бы на месте Усманчика согласовал замену, и делу конец.

— Нельзя, Боря, нельзя!.. Если убрать концерт Глиэра, то из программы выпадает восемь минут. Для замены нужны два довоенных шлягера. Причем таких, чтобы были в тему, ибо про колхоз или Днепрогэс тут не споёшь. Самые классные песни, которые ветераны помнят, — из старых кинофильмов. Мы уже вытащили из фильмов всё, что могли. Но на эти восемь минут нет ровным счётом ничего, хоть самому выходи и пляши!

— Неужели так ничего и нет?

— Да, ровным счётом ничего. Всё перерыли — «Волга-Волга», «Цирк», «Светлый путь», «Истребители». Бравурные марши не годятся. Концерт ведь у нас по жанру лирический, а с лирикой во времена товарища Сталина, ты же понимаешь, были проблемы.

— Странно, — с задумчивостью в голосе ответил Борис, переводя взгляд на Алексея. — А вот ты, Лёш, как историк — что считаешь?

— Я считаю, что та эпоха, это правда, не вполне располагала к лирике. С середины тридцатых предчувствие большой войны было абсолютно реальным, весь выбор состоял лишь в том, начнётся она завтра или послезавтра. Но вот через фильмы люди как раз и старались снимать это напряжение. Поэтому кинотеатры никогда не пустовали.

— А какие фильмы у нас крутили перед войной?

Алексей немного подумал и ответил:

— Самой популярной, кажется, была «Музыкальная история» с молодым артистом Лемешевым. Но там репертуар, я понимаю, не вполне ваш… Затем был какой-то комедийный фильм про пастуха и свинарку, но он тоже вряд ли подойдёт. К столетию гибели Лермонтова сняли «Маскарад» — его начали показывать в сентябре, когда немцы рвались к Москве, и смотреть его, должно быть, было ужасно…

— Ну вот! Всё правильно твой друг говорит! — оживился продюсер, — Какая там к чёрту лирика! Драма, да и только!

— Нет, постойте, — возразил Алексей. — Не может так быть. Что же ещё… Ну да, я же совсем забыл про «Большой вальс»! Великолепный фильм, его крутили с лета сорокового. Люди покупали билеты на несколько сеансов подряд!

— Ну так то же был фильм американский! — ответил Штурман, снисходительно посмотрев на Алексея.

— Да, но это ни о чём не говорит. Мне кажется, что именно он занимал в довоенном прокате твёрдое первое место. Об этом у нас нигде не сообщалось, однако ощущение было именно таким — в кинотеатры очереди стояли. Ведь фильм заряжал какой-то неистребимой надеждой и жаждой жизни. К тому же и сделан он был хорошо, и актёры подобрались великолепные. Одна Милица Корьюс чего стоит — восемь минут квинтэссенции Штрауса!

Штурман уже открывал рот, чтобы, по-видимому, в очередной раз высказать возражение, однако внезапно задумался, упершись взглядом в асфальт под ногами и скрестив руки на груди.

Алексей, вполне довольный доставшейся ему ролью историка, решил этой паузой воспользоваться:

— Милица Корьюс — из семьи русского офицера. Она начинала учиться в Москве, в гимназии на Большом Казённом. Моя ма… моя прабабушка ту же гимназию заканчивала и сохранила воспоминание о первокласснице с необычным именем, данным в часть нашей великой княжны. Многие москвичи помнили о происхождении этой в ту пору уже американской актрисы и оттого относились к ней с особенной теплотой. Но дело не в происхождении. Она была действительно великолепной — и на сцене, и в пении!

Штурман медленно оторвал взгляд от земли и внимательно, широко раскрытыми от изумления глазами, посмотрел на Алексея.

— Умопомрачительный вариант! Ведь если ту её арию… ту знаменитую песню из фильма поставить в программу… Нет, это же гениально придумано! Действительно, я припоминаю, — то был довоенный супершлягер! Его ведь и по радио должны были крутить, — обратился он к Алексею, — вы не знаете, его по радио крутили?