Юрий Шушкевич - Вексель Судьбы. Книга 1

— Понятно. Но прежде этого мне ещё понятно, что тебя что-то сильно расстраивает!

— Да, не стану скрывать. Затея с моей статьёй с треском провалилась.

— Не может быть! Что же произошло?

— Я завершил статью и переслал её посредством компьютерной почты в несколько журналов. Провал полный.

— Почему ты так решил? Неужели успели прийти разгромные рецензии?

— Ничего не пришло, мне пришлось звонить самому.

— Ну и что они ответили?

— В одном журнале тему назвали «пронафталиненной». В другой редакции мне предложили убрать всё, что связано с коррупцией в эпоху президентства Греви — якобы могут возникнуть ненужные аналогии. В третьем месте предложили разместить статью в интернете. Я зашёл на страницу их журнала и посмотрел число читателей — многие статьи не открывались ни разу за несколько лет. А работать в пустоту я не могу.

Мария обняла Алексея со спины и поцеловала в макушку.

— Какой же ты глупый у меня! Живёшь старыми представлениями! Сейчас везде так. Кстати, у твоего любимого Валери я только что вычитала, что «история — это наука о том, чего уже нет и не будет». Так что — прими на вооружение.

— Валери ни при чём… Я понял другое — пришло совершенно иное время. В своей предыдущей, если так можно выразиться, жизни я действовал с чувством значимости каждого шага и жил с пониманием, я бы сказал, исключительности. Исключительности не в том смысле, что мой отец работал у самого Молотова и у нас была квартира на Патриарших, а исключительности в смысле величия времени, в котором мы все находились и ход которого напрямую зависел от наших помыслов и действий. Я уверен, что подобное же чувство имелось у абсолютного большинства людей из моего поколения, включая тех, кто был вынужден жить в коммуналках и бараках. Теперь же я отлично вижу, что ничего этого более нет. Нужно просто жить и не мешать жить другим. Поэтому, Машенька, с историей, равно как с наукой вообще, мне придётся завязать… Зато вот Петрович звонил — говорит, что нужна помощь. Может стоит к нему съездить?

— Зачем к нему? Ты москвич и интеллектуал, неужели они без тебя помидоры не вырастят?

— Я тоже страшно не хочу заниматься какими бы то ни было земледелиями и ремёслами. Но бездельничать — ещё хуже… А вот скажи-ка: как у тебя с приглашениями, гастролями? Давай я попробую заделаться твоим импресарио!

— У меня тоже неважные вести, Лёш. Не будет никаких гастролей.

— Но почему же? Как такое может быть? Тебя же приглашали на пробы в Ла Скала и Оперу Гарнье! А тот тип, что сравнил тебя с Мадо Робен, — я все сто уверен, что он не шутил. Надо напомнить о себе! Если тебе неудобно — давай этим займусь я!

— Уже напоминала. Все приглашения на ходу и визитки — это политес. А тот тип действительно получил государственные деньги на несколько крупных оперных постановок, однако ты же понимаешь — он теперь за это всем обязан! И не он теперь решает, кто там будет петь.

— Тогда зачем же он лгал, раздавая обещания?

— Он думал, что раз я выступаю в президентском концентре, то за меня похлопочут нужные люди. Но нужных людей, увы, — нет. Мы с тобой нужны только самим себе.

— А Штурман? Неужели он тоже — наобещал с три короба, и…

— Сашка как раз не обманул и постарался помочь мне по максимуму. Но он ведь тоже — при всём своём блеске мало что может провернуть по собственной воле. Крутит чужие деньги, выполняет какие-то заказы… Однако он прав в одном — разового успеха недостаточно. Нужно серьёзно заниматься у лучших вокальных педагогов, засветиться в конкурсах, долго и много ездить по миру… Всё это стоит огромных денег, а у него самого их и близко нет. Всё, что Штурман смог — он переговорил с кое-кем из лучших, на его взгляд, педагогов и предложил помощь в знакомстве с несколькими меценатами. Один меценат вроде бы из Красноярска, другой живёт в Тель-Авиве…

Алексей громыхнул кулаком по столу.

— Всё ясно, можешь не продолжать! Дожили! Меценаты! Двух недель не прошло, как ты от своего бандюгана освободилась, и что же — всё заново, снова на поклон? Но скажи — кто же так всё подло устроил, по какому праву ты должна продавать себя? Идти на жертвы для того, чтобы реализовать твой, только твой, твой собственный, только тебе принадлежащий талант!

— По такому, Лёшенька, по-нашему праву. Сегодня везде так — и в Москве, и в Милане, и в Нью-Йорке. Терпи, не скули и, может быть, тогда что-нибудь и получишь.

— Взорвать бы всех этих меценатов к чёртовой бабушке…

— Зачем? Что ты этим изменишь?

— Восстановлю справедливость хотя бы!

Мария поднялась с кресла и вновь обняла Алексея.

— Вот за эту самую справедливость я никогда не разлюблю тебя, так и знай! Ты, Лёша, и в самом деле — не от мира сего. Точнее — не от мира сегодняшнего. Хлебнём же мы с тобой горя… Но я всё равно счастлива буду.

— Брось, о каком ты горе? Тебе для успеха нужны не меценаты, а лучшие учителя. Смотри, я обещал Петровичу продать наши червонцы, за них мы выручим полтора миллиона. Не ахти какие деньги, но на сезон, может быть, хватит. Не хватит на Милан — найдём учителей в Москве или Ленинграде. Выступишь на двух-трёх конкурсах, подтвердишь свой талант… Всё получится, Маша, не бойся!

— А зачем Петровичу полтора миллиона?

— Он говорит, что надо срочно починить какую-то насосную станцию. Без неё помидоры, которые они уже посадили, не вырастут. А так — уже осенью он эти деньги с троицей вернёт.

— Помидоры не вырастут?

— Ну да. Там же очень жаркий климат, а река — рядом. Нужно только воду для полива из реки достать и перекачать, для этого и нужна насосная станция.

— Но тогда червонцы следует отдать Петровичу, иначе его дело прогорит.

— Петрович перебьётся. Дожди, может быть, пройдут.

— А если не пройдут?

— Всё равно у него что-то вырастит. А вот ты — прогоришь!

— Не прогорю. Выкручусь. Тем более я уже решила, что будет делать.

— Что же?

— Пойду в музыкальную школу учить девочек пению.

Алексей хотел присвистнуть от неожиданности, но поперхнулся.

— Скажи — ты это придумала только что?

— Нет. Давно.

— Тогда я ничего не понимаю. Ты — восходящая звезда, у тебя огромный, всеми признаваемый талант. Сейчас мы столкнулись с временными трудностями, но я уверен, мы их преодолеем. Отчего же ты должна опускать руки? Музыкальные школы не закроются, а вот сцена — одна без тебя обеднеет!

— Браво, браво! Вот видишь, Лёш — обещал, что сделаешься такими же, как и мы, — и всё равно выдаешь в себе «сталинского сокола»! Знаешь, в чём разница между нами? Ты уверен, что все эти проблемы с мой учёбой, со сценой, с антрепризой — случайные и временные, и их можно преодолеть, если применить напор и натиск — так, кажется, у вас говорили? А вот для меня всё это — не превратность, а система жизни. В этой системе отшлифованы и подогнаны все кирпичи, закручены все винтики, распределены все до последней роли. Каждый человек находится на отведённом для него месте, свободные перемещения давно не приветствуются. Все проходы тоже перекрыты — но не наглухо, иначе стало бы совсем не интересно. Двигаться возможно, но для этого нужно на каждом шагу отпирать очередной замок, а это чего-то стоит. Стоит либо денег, либо благорасположения «меценатов». И ничего другого взамен нет и не будет! Я всё это уже прошла и поняла сполна!