Юрий Шушкевич - Вексель Судьбы. Книга 1

Алексей хотел что-то возразить, однако Каплицкий не дал ему этого сделать.

— Подождите, я очень прошу вас позволить мне закончить мысль. Я ведь вовсе не собираюсь петь Западу панегирик. Ведь всё, чем мы все только что восхищались, — с этими словами он повернул голову и окинул взглядом изумрудную долину, — на самом деле — обречено.

На какой-то миг воцарилась тишина.

— Почему вы так считаете? — недоумевающе спросил Алексей.

— Потому что в европейцах есть одна очень важная черта, без которой не удалось бы создать Европу такой, какой мы её знаем и любим. И правда состоит в том, что поскольку всё меняется, то сегодня эта самая черта начинает мешать развитию, становится помехой на пути любых улучшений.

— Что же это за черта такая?

— Эгоизм. И наш, — Каплицикй дотронулся до локтя Эммы, — и ваш тоже. Ведь вы — точно такие же европейцы.

— Не совсем вас понимаю, поясните.

— Смотрите. Когда я говорил про обустройство, про европейскую молитву на сей счёт — я намеренно не сказал, что всё это могло работать только в условиях, где каждый индивид имел возможность обихаживать и улучшать кусочек своего собственного мира. Причём не обязательно земли — европеец, живший в городе, с неменьшей истовостью обихаживал и свою каменную конуру — вспомните все эти бесконечные украшения старых домов, резные двери, флюгера, цветы за окнами, отполированные до блеска камни на порогах и откосах! Стремление к уюту и теплу проявлялось здесь даже в самой нищей лачуге! Всем этим принято восхищаться, но ведь в основе этого — чистой воды эгоизм! Стремление любой ценой создать и оградить персональный микрокосм. А вот в России ничего подобного нет.

— И поэтому у нас на окнах не растут бегонии? — поинтересовалась Мария.

— Да. В вашем пространстве и в вашем климате создать индивидуальный микрокосм невозможно. Конечно, если вы — аристократ и у вас есть тысячи рабов, то возможно всё, даже самое невероятное. Оттого европейцы всегда так восхищались дворцами и усадьбами русских аристократов. Однако за пределами этих немногочисленных оазисов приходилось жить куда проще и честнее.

— Честнее — вы это хорошо сказали, — усмехнулся Алексей.

— Да, именно — честнее. В этом плане ваш народ лучше европейцев. Наш эгоизм сделал нас самодовольными бюргерами, которым на всё наплевать.

— Ну уж полноте! — не выдержала Мария. — Только что вы пели этим бюргерам дифирамб, а теперь — смешиваете с грязью?

— Да, милая Мария, именно так. С европейским эгоизмом и индивидуализмом нельзя дальше двигаться в будущее. Для будущего нужен совершенно другой багаж. Что-то другое нужно готовить и брать с собой. Но уж точно — не эти лужайки и домики, которые вышли из прошлого и, увы, останутся в нём навсегда.

— Вы опять говорите загадками, Гельмут…

— Может быть. Но тогда давайте перейдём ближе к делу. К «закату Европы», как выразился когда-то Шпенглер. Верите ли вы, что её нынешние институты и узаконения способствуют развитию и укрепления в людях исконного европейского духа свободы, ответственности, культуры? Верите ли, что люди, живущие на европейской земле, осознают все эти ценности и стремятся поддерживать их внутри себя? Нет, нет и ещё раз нет! Вы согласны с этим тезисом?

— Ну положим…

— Хорошо, тогда я продолжу. Пока шло строительство и совершенствование Европы, здесь пылал огонь подлинного европейского духа. Он создал великую культуру и невиданную в мире систему отношений между людьми, основанную на признании ценности и прав всякой личности. Однако теперь всё погасло. Свершившееся обустройство убило европейский дух и развратило людей. Воля европейцев всегда поддерживалась их трудолюбием. Но теперь — смотрите! — всё есть, можно не работать. Или почти не работать. В Германии и Англии уже возводятся фабрики, где не будет людей, а станут работать исключительно машины. Скоро такие фабрики распространятся повсеместно. То есть все блага, которые нужны людям, включая продукты питания, одежду и прочее, станут производить бездушные компьютерные монстры, для обслуживания которых хватит нескольких тысяч инженеров на целый континент. Все остальные смогут получать хлеб и прочие блага за просто так. Разумеется, если они имеют гражданство, права и зарегистрированы во всевозможных распределительных системах. Поэтому не будет преувеличением сказать, что Европа скоро построит настоящий коммунизм. Что вы об этом думаете, герр Алексей?

— Я думаю, — ответил Алексей, — что подобного рода коммунизм — насмешка над тем, о чём когда-то мечтали у нас в России. Возможно, наша идея коммунизма была недоработанной и наивной, однако она предполагала постоянное и интенсивное развитие. Развитие как условие сохранения человеческой личности. И как значительно более высокую форму простого европейского трудолюбия, о котором вы только что говорили. Если же развития нет — всё цепенеет, и даже трудолюбие не очень-то помогает. Quand on vit, il n'arrive rien [74] Пока живешь, ничего не происходит (фр.) , как писал когда-то Сартр…

— Гениально, герр Алексей! Вот мы и добрались до самого главного — что станет с Европой? А вы, Мария, я вижу, слушаете меня с большим недоверием. Вы не согласны?

— Мне хочется верить, что с Европой ничего не случится. Вы вполне заслужили всю эту красоту и мир. И мне хотелось бы, чтобы этот мир, насколько возможно, был вечным.

— Спасибо за прекрасные слова! Я бы того же хотел желать! Но, увы, вечный мир — это обман. Когда уже совсем скоро Европа перестанет работать, когда прежде гордые и самодостаточные европейцы превратятся в получателей пособий и страховок от корпораций и государства и будут готовы удавиться за каждый даруемый им цент, они перестанут быть народом. Станут коллективным животным, готовым подобострастно припадать к питающим сосцам и в то же время — загрызть всякого чужака, кто осмелится покусится на эту привилегию. А это — война. Сперва этими чужаками будут посторонние: может быть, мусульмане, может быть — китайцы, мало ли у нас гостей, — однако вскоре придет время, когда люди одного прежде круга станут находить врагов внутри себя. Сопровождавшая человечество со времён каменного века борьба за обладание ресурсами власти и богатства сменится борьбой за обладание места в очереди, в которой раздают пищу, комфорт и здоровье. А для элит — борьбой за место среди тех, кто очередями управляет. И когда подобная метаморфоза в полной мере состоится, из европейцев выплеснется весь накопленный за века заряд эгоизма — они станут бороться друг с другом, доносить, преследовать, убивать… Вот именно этого я боюсь более всего!

Кончив говорить, Каплицкий протянул руку с бутылке с Petrus, разлил остаток вина по бокалам и тотчас же сделал глоток из своего. Было заметно, как его пальцы немного дрожат.