Юрий Шушкевич - Вексель Судьбы. Книга 1

Чёрная пелена, ещё мгновение назад грозившаяся затмить белый свет, легко и быстро взмыла вверх, приняв очертание широкоплечего человека в колхозной телогрейке и картузе:

— Вставайте, товарищ младший лейтенант! Еле успел прикончить гада!

Только теперь, услышав знакомую речь и жадно заглатывая пьянящий воздух избавленья, младший лейтенант госбезопасности Гурилёв окончательно понял, что он — живой. Пережитое потрясение вдохнуло силы в ещё совсем недавно обездвиженное и ватное тело. Не без усилий, цепляясь за ствол молодой берёзы, он смог подняться на ноги и отереть с лица свежую, не успевшую запечься кровь.

— Спасибо, Петрович! Чем это ты его?

— Как чем? Лопаточкой, ясное дело. Ради тебя не пожалел бы патрона, да вот стрелялку не найду…

С этим словами человек в телогрейке резко пнул мертвеца носком сапога. Зарубленный в пылу борьбы тип начал окоченевать на удивление быстро. Он лежал, уткнувшись в траву лицом, и на его темени был виден глубокий диагональный след от удара сапёрной лопаткой, заливаемый стынущей тёмной кровью.

— Немец?

— Да нет, на немца не похож. Может — полицай. А может — диверсант. Сейчас выясним.

С этими словами Петрович, присев на корточки, стал обыскивать карманы убитого. Однако документов ни в кожаной куртке, ни в штанах не оказалось, удалось лишь извлечь два ключа с замысловатым профилем, прикрепленные к брелку в виде обнаженной женщины фиолетового цвета с неприлично расставленными ногами. Также был обнаружен странного вида заграничный карманный фонарик, светивший неярким голубым светом.

Убитый определённо не был немцем. Широкое скуластое лицо с приплюснутым толстым носом и золотой нательный крест православного канона, нанизанный на внушительных размеров золотую цепь, определённо выдавали в нём соотечественника. Или диверсанта, завербованного из украинских националистов, с которыми с осени сорок первого приходилось сталкиваться необыкновенно часто. Но что в таком случае забыл фашистский диверсант в самом что ни на есть фашистском тылу?

Грузное тело несостоявшегося душителя столкнули в неглубокую канаву поблизости и забросали ветками и сухой листвой. Если здесь имелась хотя бы какая-то ясность — например, в том, что этот тип отдал концы, а его карманы пусты, — то по остальным моментам, наполнявшим суть столь беспокойно начавшегося весеннего утра, ясности, к сожалению, не было никакой.

Во-первых, было непонятно, что случилось накануне с двумя кадровыми разведчиками, направленными на спецзадание и после утомительного двухдневного перехода через болота решившими заночевать на первом сухом участке. Отчего они проснулись не в пять часов, с первыми лучами, а лишь поздним утром, когда солнце уже вовсю поднялось над верхушками деревьев? Куда подевалось оружие — практически новый, пахнущий заводской смазкой автомат ППШ и трофейный тридцать восьмой шмайсер? Куда пропал надёжнейший вальтер, находившийся во внутреннем кармане телогрейки Гурилёва? Где холщовая альпинистская сумка, в которой были консервы, карта, а также лежал запечатанный почтовым сургучом спецконверт? И отчего от гражданской одежды, которая была на бойцах, исходит странный и ранее не замечавшийся за ней спёртый запах плесени и глубокого тлена, как если бы она не одну неделю пролежала, запертая в сундуке, на полу мокрого и душного блиндажа?

Отойдя шагов пятьдесят от места пробуждения и не менее странного поединка, едва не закончившегося гибелью одного из них, товарищи какое-то молча приводили себя в порядок — отрясали верхнюю одежду от листвы и хвои, обнаруживая и извлекая хвойные иглы и тонкие сухие ветки из складок и карманов. Водой из небольшой лесной лужицы Гурилёв промыл рассечённую губу и даже умудрился, используя её поверхность в качестве зеркала, расправить и причесать растрепанные и слипшиеся от грязи волосы.

— На мине, что ли, вчера контузило? — первым прервал затянувшееся молчание сержант, расположившись на пригорке и привычно запустив руку в карман за коробкой папирос. Однако карман был пуст, в остальных карманах также не было ни спичек, ни аккуратно сложенного листа из ученической тетради, на котором особыми знаками было обозначено место оставленного некоторое время назад схрона с рацией и запасом консервов. — Тогда кто ж это нас так бережно разоружил?

— Пока не знаю, Петрович. На мине или нет, но контузило нас с тобой определённо. Кто-то из местных подглядел и забрал оружие…

Здесь младший лейтенант на миг замолчал, и было заметно, как по его лицу пробежала гримаса глубокой и искренней обиды.

— Потом — он продолжил, — отчего-то заявился этот полицай и бросился меня душить. Но тогда странно, почему он пришёл с пустыми руками, даже ножа не прихватил… По всему выходит, что полицай наткнулся на меня случайно, иначе бы стал ждать, пока ты лопатку расчехлишь.

— Рад стараться. Лопата, как известно, последний и самый серьёзный аргумент бойца. С ней красноармеец непобедим.

— Не радуйся, с них станется…

— С кого — с них?

— С наших здешних советских граждан. У меня такое чувство, что во всех деревнях остались только одни полицаи. Неужели остальных поубивали?

— Кого поубивали, кто к партизанам ушёл… Так должно быть, наверное?

— В штабе говорили, что в месте проведения нашего спецзадания сейчас нет партизанских соединений. Так что давай, Петрович, исходить из худших предположений. Если хочешь знать моё мнение — из гражданских я готов доверять в этих местах здесь только бабам, детворе да тем из наших, кто из окружения выходит…

— Не возражаю, товарищ младший лейтенант. А вы про хиви слышали?

— Про каких хиви?

— Хиви — это у нас теперь так называется добровольный помощник вермахта. Становящийся модным вариант трудоустройства взятых в плен предателей и антисоветски настроенных мужиков. Служба будет попроще, чем в полиции, головой думать не надо. А паёк — как у немецких рядовых.

Младший лейтенант, видимо, вспомнил, что уже тоже слышал про добровольных помощников из местного населения, поэтому уточнил:

— Hilfs Williger [1] вспомогательный (добровольный) помощник (нем.) ? Ну, тогда я трижды прав. Верить здесь готов только женщинам и детям. А просто мужикам в фуфайках — веры нет.

— А я ведь тоже никогда не понимал тех, кто сначала людям доверят, а потом проверяет, — согласился Петрович. — Всё должно быть наоборот. Не выращен ещё у нас новый совершенный человек, о котором писал Максим Горький и говорил товарищ Сталин. Что, не согласны со мной?

— Здесь — согласен, а в целом — нет. Новые, порядочные люди в стране у нас есть, и их немало. Если б не война, было бы их куда больше. Хотя что творится именно здесь — понять не могу. В голове как-то не укладывается… Первый встретившийся — и уже враг…