Марика Становой - Смерть экзекутора

Доброжелательные пришельцы, выглядевшие абсолютно по-человечески, но все как один молодые и красивые, водили делегации по кораблю, отвечали на вопросы и были весьма терпеливы. Конечно, земляне — новые сограждане. Пока слегка отсталые, но постепенно сольются в единстве с галактическим обществом.

Одно это должно было поставить все правительства на уши. И кое-кого поставило. Отправленного в бессрочный отпуск Сергея Калинина, застрявшего в Бразилии. «До выяснения дополнительных обстоятельств. Оружие сдайте под расписку в дипломатической миссии. Если что, вам позвонят».

— Ой, Серкусь, прости, я была в регистрационном пункте, — сестра, наконец, ответила на скайп. — Ты так загорел! И на отца стал похож… Такой совсем черный азербайджан!

— Ленка! Бери мать, продукты и мотайте в сторожку. Я скоро приеду.

— А я записала маму на оздоровление. Там огромная очередь, но они построят центры… Ты видел репортажи? Они лечат всё!

— Вы точно все свихнулись! — Сергей с досады хлопнул ладонью по столу.

— Да ты что? Это ты в своей армии сбрендил, — Ленка блестела глазами и улыбалась. — Это же не кино. Это же по-настоящему. Войны не будет. С кем? Они не нападают. Они такие же люди, как мы! Вон и вся археология подтвердилась… Они попросили и получили назад Шамбалу и тот подземный город инков в Перу. Заплатили даже, хотя это исторически принадлежит им! К нам прилетит Дваждырожденный — у нас идет образовательный курс «Легенды и мифы и их историческое объяснение». Это всё-всё правда!

— Ленка, прошу тебя. Ты была маленькая и отца не помнишь. Не помнишь, как его убили. Не помнишь, как мы бежали из Баку после смены власти. Но ты же знаешь, как оно бывает. Не будь наивной курицей. Мы ни-че-го о них не знаем. Вообще. Кроме единственного факта, что ракеты до них даже не долетели.

— Так у них силовое поле! Они сами сказали.

— Ленка! — Сергей чуть не взвыл. — Прошу! Прекращай, да! Бери мать и мотай. В городе оставаться опасно. Народ вооружится, будут беспорядки. А в сторожке никого нет, и никто туда и не полезет! Через пару недель я приеду, соберу ребят, и мы что-нибудь придумаем.

— Ой, да брось паниковать! Они, наоборот, уничтожают оружие…

— Конечно, уничтожают. Государства кончаются. Вспомни, чем кончился СССР! И зря ты мать надолго одну оставляешь.

— Не бойся, Ксения Львовна мне дала легкое снотворное, специально для таких случаев. Мама еще спала, когда я вернулась. И не бойся, я не злоупотребляю!

— Всё, передавай маме привет, — вздохнул Сергей. Говорить с матерью по скайпу смысла нет: она и себя-то в зеркале не узнает. — Делай, что я сказал, вернуться мы всегда сможем. Только уезжай из этой идиотской Москвы.

Стив сидел на полу в своём «кабинете» у закрытой двери и размышлял о самоубийстве.

За пластикловой стеной искрились синие плитки и ажурная ограда террасы, тянувшейся вдоль всей казармы. Голубой навес отсекал синее, раскаленное почти до императорского ультрамарина, небо… Коротко окошенный зеленый луг утыкался в многоцветье лесопарка, а направо уходило за границу обзора синее озеро. Далее за уголом казармы, уже невидимые из единственного окна экзекуторских комнат, разбегались во все стороны наземные части Императорской базы: здания лабораторий с виварием, гладиаторская арена и полигон с неприметными бараками технического городка.

Внутри за сердцем колыхался и тянул в бездну ледяной мрак…

Генри пытался с ним говорить и развлекать, но он сорвался на безответного андроида, наорал гадостей и выгнал, шарахнув дверью и запретив приходить.

Ему ничего не хотелось, и он уже два дня ничего не ел. Генри, если не ухаживал за подопечным ажлисс экзекутором, то был занят в проекте отделения морфологии Имперских лабораторий — работал с Императором. Но еду исправно носил. Стив исправно её выкидывал, он просто не мог есть, хотя знал, чем всё это кончится.

Придет знакомое, почти любовное ожидание. Ничего толкового всё равно не выйдет, но он постепенно сползёт в бездну жалости к самому себе. Появится чувство, родственное предпраздничному… Вот, ещё немного, ещё несколько часов — и придет она. Она — его единственный неизменный и постоянный друг. Его боль. И она унесёт его с собой на тёмных и надёжных крыльях, обнимающих весь его мир.

Самое смешное, он знал это все, но постепенно сползал в трясину отчаяния и с извращённой радостью ждал, когда же спустится на самое дно.

Счастье так мимолётно… Радужный мотылёк счастья едва-едва накроет тебя своим прозрачным крылом, овеет скоротечной радостью и всегда пролетит мимо, вот уже нет и следа… Вместо него останется грусть. Грусть начнёт кружиться вокруг, выпуская серый туман тоски, бесцветную пыль отчаяния, и тьма придёт по знакомой вытоптанной тропинке к самому сердцу. Где, уютно свернувшись в тяжёлый клубочек и временно втянув свои колючки, спит его боль.

И тогда он возьмёт свой нож, идеальное оружие экзекутора. Всегда готовое. Нож притягивал совершенством простых линий и холодом металла. Он проведет ладонью по плоскости лезвия, перейдя в фетишистской ласке пальцем на остриё, впитает постоянную готовность вонзиться и резать, в доли мгновения перенести остроту ожидания в остроту ощущения.

Потом он зайдет за кровать, закроет за собой дверь карцера и сядет в дальний угол, аккуратно положив нож рядом. И, откинув голову на стену, будет ждать…

Тьма сгустится, соберется и протечёт маленькими каплями ядовитой росы по отмирающим нервам внутрь, закрывая и отключая мир вокруг. Стечёт к сердцу и разбудит боль. Только боль никогда не бросит его. Она всегда живёт внутри, она всегда с ним и сразу лёгкой тенью выскользнет к нему на первый, даже еле слышный зов.

Тогда он легонько проведёт ножом, самым кончиком, едва царапая, вверх по руке, от ладони к плечу. Нежная боль не торопясь отзовётся, и дрожь маленькими царапучими лапками любовной ласки пробежит по телу, спустится на бёдра и уляжется горячим клубком между ног, блестя кровожадными глазками. Он погладит себя клинком плашмя. Боль тихо вздохнёт в любовной истоме и, взмахнув крыльями, обнимет его в ожидании и обещании… Он закроет глаза, задержит дыхание, с тихим выдохом проведёт лезвием, и тонкий разрез осыпется кровавыми бисеринками от шеи по груди к животу… Боль широко улыбнётся, и он, замирая в любовном томлении, вонзит себе нож в живот под рёбра. Боль сожмёт его в экстазе, прожигая горячим поцелуем до позвоночника, и он, захлебнувшись коротким вскриком, повернёт нож, разрывая себе внутренности… А боль унесёт его, скроет от мира.

Но это он уже проходил.

Прибежит Генри, соединённый сигналом системы с его биополем… Засуетится, захлопочет…