Игорь Денисенко - Проект Повелитель

Однажды я забрел с Шустрым в знакомый район. Посмотрел на облупившийся дом с болтающейся на одной петле дверью. Во рту пересохло, учащенно забилось сердце, а душа завыла и заплакала, словно по покойнику. Я не отдавал себе отчета, что делаю, меня словно магнитом потянуло, на ватных ногах вошел в подъезд. Сережка вопросительно уставился на меня. Я кивнул: подожди здесь. Сил говорить не было.

Поднявшись на третий этаж, стукнул в дверь под номером двенадцать. Она как-то сильно отозвалась эхом, от чего стало неуютно, но открылась.

– Какой же ты!.. – Роза, всё еще плача, но одновременно улыбаясь, стукнула меня маленьким кулачком в грудь. – Не мог хоть весточку подать, что живой!

Я в очередной раз виновато вздохнул.

– Я все по ночам Бога молила, чтоб хоть душу твою на свидание со мной отпустил. А он живой! Не делай так больше! Не хочешь, не приходи. Но скажи, что не хочешь. А так не делай…

Она опять плакала, уткнувшись лицом в мою грудь. А я сидел с дурацкой улыбкой на лице и чувствовал себя если не чурбаном, то тюфяком точно. А еще чувствовал себя большим и толстым, по сравнению с маленькой и худенькой Розой. И я гладил ее по спине и прижимал к себе. А еще я был, наконец, счастлив, осознав, что Роза – это та женщина, которую я любил всю свою жизнь, сам себе боялся признаться, но любил. И она, оказывается, тоже любила меня, но всегда старалась это скрыть.

– Собирайся, Роза, я за тобой, – выпалил я и задержал дыхание в ожидании ее ответа.

Она подняла глаза на меня.

– Куда?

– В одно место. Вместе жить будем.

Вот и всё, подумал я. Вот и сказал самое главное. Роза стушевалась. Пальцы ее мяли край платья. Слезы просохли, и она неожиданно обиделась.

– Зачем я тебе? Я старая, страшная. Да и вообще…

– Не говори глупостей. Я понял, что нужна мне только ты. Давай собирайся.

Она покачала головой, пряча глаза.

– Тебе только так кажется, пройдет время, и ты будешь жалеть о своем решении, а выгнать меня будешь стыдиться, потому что добрый.

Вот уж добрым меня никто никогда не называл.

– Роза, милая… – Нужные слова вдруг разом пропали. – Собирайся и не думай ни о чем. Скоро стемнеет, идти неблизко. Или пошли как есть?

Она опять в молчании замотала головой. Я поймал ее рукой за подбородок и посмотрел в глаза. В них было столько боли, что я задохнулся от нежности и стал поцелуями покрывать ее лицо, бормоча какие-то глупости. И вдруг ощутил нечто – нечто новое, чего не замечал в ней. Какую-то важную и значительную перемену в ее облике, в чувствах, в организме… Внутри нее билось еще одно сердце! И это сердце тянуло ко мне ручонки и говорило: «Папа!» И я сразу нашел те важные и единственно правильные слова, которые отметут все ее аргументы и расставят все по своим местам:

– Собирайся, Роза. Неужели ты думаешь, я допущу, чтобы мой ребенок рос без отца?

Она вздрогнула, как натянутая струна, а глаза широко открылись, и я на миг утонул в этих глазах цвета ночи.

– Откуда ты знаешь?.. Ах, ну да, – опустила глаза на едва заметно округлившийся животик.

– Знаю, Роза, знаю. И не беспокойся, знаю также, что это мой ребенок. Он меня папой назвал.

Закрыв покрасневшее лицо руками, она заговорила:

– Бог мой! Максим, он правда твой, я два года как… От другого я давно бы уже ребенка вытравила. А этого не посмела – в память о тебе. У меня не было, кроме тебя, никого.

– Вот и хорошо, ты меня любишь, я тебя люблю. Чего разговоры разговаривать? Пошли.

И я увлек ее за плечи, поднимая с дивана.

– Где твоя курточка? Вот она, наша курточка, на вешалке.

– Что? Что ты сказал?

Меж тем я надевал на нее куртку. Она вырвала руку из рукава.

– Повтори!

– Люблю я тебя, дурочка.

Дурочка обвила меня руками за шею, и глаза ее засияли.

– Повтори!

– Люблю, и всегда любил, и любить буду.

– Милый мой, глупый мой. Мне никто никогда не говорил таких слов. И ради них, и ради нашего ребенка я пойду с тобой хоть к черту на кулички. Только ты пообещаешь мне, что никогда не перестанешь мне их говорить.

Напустив на себя серьезный вид и выпятив грудь, я ответствовал:

– Обещаю. Гадом буду!

– Собирайся!

Подхватив сумку, стал запихивать в нее всякие тряпки, Роза оживленно мне помогала. Пять секунд – и сумка полная.

– Всё? Ты больше ничего не хочешь взять? Учти, ты сюда не вернешься.

– Вот и замечательно, опостылела мне эта квартира. Гори она синим пламенем!

Я кивнул, и мы вышли за двери. На лестничной площадке, этажом выше, сидел Шустрый и шипел, прикладывая палец к губам. Потихоньку глянув в окно, я лицезрел следующее: у подъезда стояла толпа, человек шесть, что-то оживленно обсуждая. Длинный и нескладный Толик Лентяй размахивал руками и брызгал слюной, отстаивая свои слова:

– Да говорю, это Толстый был! Что я, Толстого не знаю? Сам ты в шары долбишься! Какое на хрен привидение днем? Говорю, видел я, как он с пацаном каким-то проходил!

Положеньице, подумал я, и надо что-то решать срочно, пока они кучкой стоят. Шепнув побледневшей Розе, чтоб здесь подождала, щелкнув затворами, мы скользнули с Шустрым вниз по пролету. Меж тем Толик продолжал:

– Отвечаю, что Толстый! Вон и следы в грязи большие и маленькие. Значит, точно в этот подъезд зашли!

– Это ты не ошибся, Толик! – выкрикнул я, выскочив из подъезда, и дал очередь. С восьми шагов, да по толпе промазать трудно. Следом включился Шустрый, добивая тех, кто не умер сразу. Я подошел к Толику, бурно икающему кровью:

– Это тебе от Андрюхи Ворона, – и пустил пулю ему в лоб. Голова от выстрела подпрыгнула, как мячик на асфальте. Добивать пришлось всех. Странно, но ни в одного я насмерть сразу не попал. Раз, два, три, четыре, пять. А где шестой?

– Где шестой?

– Не знаю, Толстый, не видел. А разве их шесть было?

– Хрен его знает, – засомневался я, – давай трупы в подъезд оттащим, чтоб в глаза не бросались.

Что мы и выполнили. А когда я с перепачканными руками поднялся к Розе, она обняла меня и, положив голову мне на грудь, сказала:

– Толстый, ты зверь! Но я так боюсь тебя потерять.

Появление Розы в подземелье внесло некоторое оживление в жизнь общины. Женщины восприняли ее в штыки и фыркали с презрением, как дикие кошки. А с Луизой они сблизились легко, словно давние знакомые. Хаймович оживился и стал выспрашивать про ее родственников, но, убедившись, что фамилии она не знает, родителей не помнит, а про родственников вообще ни сном ни духом, отстал, разочарованный. Черноглазая и черноволосая Роза, возможно, и была одних кровей с Хаймовичем, но установить это не удалось. Мишка пытался было высказаться по поводу ее прошлого, но его слова я быстренько затолкал ему назад в глотку. Он обиделся и наябедничал Косому.