Мэтт Хейг - Эхобой

Но Эхо смотрели на меня с пустым удивлением во взглядах. Никакого восстания сегодня вечером не будет.

Придется действовать в одиночку.

Я бросился к Пятнадцатому и попытался его оттащить. Но он сказал:

— Отойди! Отойди же! Для меня все закончилось! Спасайся сам! Я не боюсь. У меня нет чувств.

Наверное, это было правдой. У него не было чувств. Но я чувствовал, что он мой друг.

Кто-то схватил меня за руку, передо мной оказалось титановое лицо робота-охранника. Его бесцветные глаза с подсветкой ярко горели в ночи; мне казалось, что они смотрят сурово и безжалостно.

— Возвращайся в строй, — раздался громкий монотонный голос. И он втолкнул меня обратно в строй. Ко мне подошел Луис, он уже не смеялся.

— Это твой второй промах. Если будет третий, сам станешь полночным перекусом. Все понятно?

— Ты убийца.

— Нет. Убийца отнимает жизнь. Эхо — машина. Он не живой. Он не человек. Он не чувствует боли.

И он тут же доказал это, достав электрошокер, который так пугал мамонта. Ткнул им в лицо Эхо, с которым я говорил. Тот даже не вздрогнул от разряда, хотя на его шее появился уродливый круглый шрам.

— Четыреста шестой, ты что-нибудь почувствовал?

Тот покачал головой:

— Нет, господин.

Я смотрел на Пятнадцатого. Другой робот-охранник крепко держал его, но он даже не сопротивлялся. Я понял, что вел себя глупо. Пятнадцатый не боялся умирать, потому что никогда по-настоящему и не жил.

Пока я смотрел на него, Луис задрал мою футболку, и внезапно я почувствовал резкую боль. Кожу обожгло, меня отшвырнуло назад, все тело затряслось. На этот раз Луис ударил меня не через одежду, а прижал электрошокер прямо к коже. Я с трудом мог думать. Все вокруг была одна лишь боль, но я твердо знал: Луис не должен догадаться, что причиняет мне страдания. Я представил себе девушку с темными волосами и ореховыми глазами. Племянницу Алекса Касла. Я мысленно повторял ее имя. Одри, Одри, Одри.

— Боли нет, Сто тринадцатый?

— Боли нет, — ответил я. — Потому что я Эхо.

— Да, ты Эхо. Но наступит день, когда Эхо смогут чувствовать боль. Я хочу до него дожить. Может быть, этот день уже наступил. Что-то в твоих глазах. Что-то…

Еще один разряд в то же место.

— Боли нет, Сто тринадцатый? — снова спросил он, глядя на меня, как дикий зверь на свою добычу. Я вспомнил прикосновение ее губ. Вспомнил, как она пробудила мои чувства. Сильные чувства. Человеческие чувства. Представил, как дотронусь до нее. Представил, как моя кожа соприкасается с ее. Я снова ее увижу. Я знал это.

Боль была невыносимой. Но я представил себе радость, такую же сильную, как эта боль.

— Нет, — удалось выговорить мне. — Боли нет, господин.

Луис отошел и подозвал одного из роботов, чтобы он снова поставил меня в строй. Он был раздосадован и, может быть, немного зол. Он догадывался. Он знал, что я другой. Но я твердо решил не давать ему никаких доказательств. Он кивнул, словно в ответ своим мыслям.

— На свете есть два вида боли, — сказал он и показал на свою керамическую глазную камеру. — Одну из них видно. Но есть и другая боль, Сто тринадцатый, более глубокая. Давай, подойди поближе к перилам. Я хочу быть уверен, что тебе хорошо видно, потому что там — твое будущее.

Он рассмеялся и подал сигнал роботу-охраннику. Тот высоко поднял над головой смирившегося со всем происходящим Пятнадцатого. Луис обратился ко мне:

— А сейчас, если ты хотя бы пошевелишься, станешь десертом. Они даже не подавятся. Эти тигры не видят разницы между Эхо и человеком… Мясо — это всегда мясо.

Охранник крепко держал Пятнадцатого, но ему все-таки удалось повернуть ко мне голову:

— Пообещай мне, что не позволишь уничтожить себя из-за меня.

Я видел в нем что-то такое… Да, он был типовым Эхо. Но Луис прав: бывают моменты, когда машина становится чем-то большим. Скорее всего, для Пятнадцатого этот момент еще не наступил, но он обязательно наступит, и тогда люди попадут в большую беду.

Вдалеке виднелась вращающаяся сфера. Голубой замок с тремя башням и надпись под ним. Сфера крутилась, крутилась и крутилась.

Касл, Касл, Касл…

Луис прошептал мне на ухо:

— Попрощайся со своим новым лучшим другом.

Я попытался разжать руки робота, но ничего не вышло. Я не мог ничего сделать, и Пятнадцатого швырнули в яму с тиграми, где на него набросились голодные хищники, которые вымерли шестьдесят лет назад.

— Смотри! — приказал Луис. — Смотри! Смотри! И я смотрел. Смотрел, как тело Эхо разрывают на куски. Я видел кровь, плоть и кости. Всю нашу созданную жизнь. Я продолжал повторять про себя, что Пятнадцатый не чувствует боли. Но мне было больно. И мне приходилось стоять там и скрывать свою боль. Я думал об Одри.

Но, несмотря на все мои старания, я почувствовал, как что-то покатилось вниз по моей щеке. Слеза, которой не могло быть, и я вытер ее, надеясь, что Луис ничего не заметил.

Я узнал новое чувство.

И это была ненависть.

В самые черные моменты я клялся себе, что ни к одному из них у меня не будет ни сострадания, ни жалости. Только ненависть, потому что ненависть — самое безопасное чувство.

Вот в какой переплет я попал. Не человек и не машина, я был чудовищно одинок в этом мире. Лучше бы меня никогда не создавали. Я не хотел существовать, но и умирать тоже не хотел. По крайней мере, не так, как погиб Пятнадцатый. В этом вся проблема с ненавистью. Она всегда связана со страхом. Она вырастает из страха — страха потери, страха боли, страха небытия.

Но я ненавидел не только Луиса.

Луис мне казался просто жалким. Ему нравилось издеваться. Он был ущербным человеком и стоял на низшей ступени общества. Единственным способом самоутвердиться для него было избивать тех, кто находился еще ниже или каким-то образом от него зависел — Эхо, животных и неандертальцев. Избивать, издеваться, держать в черном теле.

В этом не было ничего хорошего, но винить во всем одного только Луиса было неправильно.

Мистера Касла — вот кого я обвинял. Если бы не он. Зоны Возрождения и Луиса никогда бы не было. Если бы не он, Розелле не пришлось бы изменять программу Алиссы. Если бы не он, родители Одри были бы живы. Если бы не он, я бы никогда не существовал, как сильно бы Розелла ни хотела меня создать. И я не хотел жить, не хотел испытывать боль бытия, которая неведома Эхо. Я не хотел чувствовать вину за то, что оставил Алиссу в живых — ведь я мог просто выполнить приказ и уничтожить ее.

Я был взбешен. Зачем Розелла добавила в раствор волосы своего умершего сына? Если бы она этого не сделала, я бы не тонул сейчас в эмоциях. В переживаниях. В чувстве вины.

Пятнадцатый умер. Я был здесь ни при чем, но чувствовал себя виновным в его гибели. (Почему я считал себя виноватым? И какой в этом смысл? Ведь Пятнадцатый — просто машина.) Одри могла быть уже мертва. Если ее не убили протестующие, то это сделал мистер Касл. Ведь он приказал уничтожить ее родителей, и от самой Одри тоже хотел избавиться.