Олег Дивов - Настоящие индейцы

Это было самое настоящее чудовище. Огромное, черное, мокрое, оно выглядело так, словно только что вылезло из могилы. От него и пахло могилой. Глаза пылали зеленым пламенем, из пасти искры сыпались, когти были из синего драгоценного камня, какой выламывают из священной горы на берегу моря. Оно ходило на четырех лапах и размахивало хвостом.

Чудовище бесцеремонно схватило Дука за руку, схватило прямо зубами, и потащило на улицу. Он хотел вырваться, но чудовище сжало зубы сильней. Тогда Дук подчинился. Он понял, что чудовище ведет его на смерть, Духи пожелали его жизни, и сопротивляться бессмысленно.

Так они и пришли на берег большой реки, что начинается в болоте, а впадает в чистое озеро. Там, на камнях, лежала женщина. Тут-то Дук и понял, что Духи посылают ему не золото, а сразу жену. Он взвалил ее на плечо и понес в шатер. Чудовище мирно трусило рядом.

В шатре Дук положил женщину на циновку, принес свечу и огорчился. Она была уже не так молода, но это можно стерпеть. Хуже, что она оказалась из чужаков. Нельзя индейцу жениться на ней, дома спросят – отчего ты женился на рабыне?

Чудовище легло рядом с женщиной и стало вылизывать ее. Большим розовым языком. Язык у него был совсем не чудовищный. А Дук, глядя на него, понял, что нужно делать.

Это же хорошо, что женщина – чужачка! Ведь к царю прилетел гость из чужаков. Можно продать чужачку ему. Да, можно так и сказать: это особая женщина, ее охраняет чудовище, посланное Духами, и великому воину будет полезно держать в доме такую женщину. Вдруг воин даст за нее не два, а три кольца? Или даже четыре?

Дук подхватился и пошел искать гостей-чужаков. Он не знал, как найти их шатры, потому спрашивал у всех знакомых. И всем говорил: Духи послали мне женщину с чудовищем, хочу продать ее. Все встречные старались помочь ему. Однажды его спросили: не та ли это великая пленная колдунья? Дук подумал: колдунью продавать нельзя. И ответил – нет, не та, другая.

Так он и дошел до шатров гостей-чужаков. И там еще долго искал, кто бы умел говорить на хорошем языке, а не тявкал бы по-чужацки. Привели его к самому великому воину, который знал хороший язык. Дук не успел и поторговаться, а воин говорит – идем.

Пока Дук ходил, его соседи переполошились. Кто-то сказал про чудовище, кто-то – что Дук нашел свою женщину в реке. Это было плохо. А то люди не знают, кого можно найти в реке! Небось, ее худо похоронили, теперь она приняла облик чужачки и будет мстить всем живым. Кровь по ночам будет пить, и детей-младенцев воровать. И чудовище при ней. Разве у живых, обычных женщин, да даже колдуний, бывают чудовища?

Собрались люди, кликнули гвардейцев в помощь, да и пошли за той женщиной: обратно ее в воду кинуть, чтобы не пила у живых кровь по ночам. Не успели дойти, как встретило их чудовище. И такое оно было – всем чудовищам чудовище. На него собак натравили – оно кого порвало, прямо напополам, кому шею сломало. На него гвардейцы на кобылах поехали, так оно одной кобыле ногу откусило, а другому гвардейцу – половину рогатины. Как ножом просто срезало. Что тут делать? Отошли люди подальше, стали камнями и палками кидать. Попали в плечо, взвизгнуло чудовище, люди обрадовались, стали еще больше кидать. И лук нашли со стрелами, подожгли одну да в шатер ее выпустили. Загорелся. Из шатра выползла утопленница та. Уж точно утопленница, на живую женщину и не похожа вовсе, даже на чужачку.

Люди требовали смерти – и утопленницы, и чудовища. Ближе и ближе подходили они, чаще и чаще летели камни.

А потом раздались крики с другой стороны, и люди, ворча, расступились. Дорогу себе прокладывали пришельцы. Впереди с индейцем Дуком шел великий воин, а с двух сторон – другие чудовища в железной чешуе, с головами как ведро, с огромными щитами, об которые ломались индейские клинки, и от поступи их тряслась земля. В руках они держали лучи ослепительного света. Воин склонился над женщиной, потом вынул из мешка на поясе горсть золотых колец и отдал индейцу. Свет упал на лицо утопленницы, и кто-то вдруг закричал: «Колдунья! Это же великая колдунья!» И народ в одном порыве опустился на колени, стремясь загладить нанесенное оскорбление. Ведь не признали, ошиблись. Наверное, болотный морок задурманил их головы. А старики говорили, говорили: дурное место для стоянки.

Чудовища в железной чешуе положили на один щит женщину, на другой – того зверя, который ее защищал.

И унесли.

Мне казалось, я плыву в воде, пронизанной золотым светом. Не было ни поверхности, ни дна, только эта вода, радостная, теплая. И мне было тепло и радостно. Я отлично помнила, что упала с карниза, ударилась о камни, меня потащило течением, потом был омут, я зацепилась за корягу, и воздух уже кончился…

Я знала, что эта золотистая вода – моя смерть. Хорошо, что она совсем не мучительная. Рядом плыла Великая Мэри, она держала меня за руку, улыбалась мне. Ее лицо, даже на фотографии особенное, выглядело вовсе уж чужим, но ни капельки не отталкивающим. Очень красивое лицо. Просто совсем нечеловеческое.

А потом на меня снова накатила боль. Боль, жар. Я горела. Я куда-то поползла, там было людно, индейцы, они швыряли в меня камни, и какая-то собака защищала меня, хотя было ясно, что через минуту нас забьют насмерть. Но у меня не было сил. Поэтому я закрыла глаза и снова умерла. Это ведь так просто.

В глаза будто соли насыпали. Категорически не хотелось открывать их, и я бы не открывала, но мне еще хотелось пить. Поэтому я все-таки проморгалась.

Я лежала на самой обычной походной койке, в самой обычной армейской палатке. Лежала под одеялом и почему-то голая. Голая и чудовищно грязная. А в ногах сидел на складном стуле Август Маккинби собственной персоной. Совершенно обычный Август Маккинби. В полевой форме внешней обороны, с пистолетом в кобуре. С гладко зализанными назад волосами. Со щетиной, которой минимум десять дней, – бороду, что ли, решил отпустить? Рассматривал меня ничего не выражающими сонными глазами.

– Какие интересные сны видишь в агонии, – сообщила я. Голос был хриплым и плохо слушался. – Знаешь, мне один раз приснилось, что мы с тобой занимаемся любовью.

– Надеюсь, тебе понравилось.

– О да. Только потом ты закатил истерику. Причем любовь была во сне, а истерика – наяву. Лучше бы наоборот.

– Безусловно.

– Это было в ту ночь, когда мы прилетели на Таниру и остановились в мотеле.

– В том, где не было воды? Помню.

– А теперь мне снится, что ты прилетел на Саттанг. А меня должны были казнить. Может быть, уже казнили, просто у меня сознание застряло и пытается обмануть.

– Как увлекательно. Почему ты не пошла вместе с другими пленниками?

– А! Пошла. Ида Рафферти столкнула меня с карниза в овраге, и я сорвалась в реку. И утонула.