Олег Дивов - Настоящие индейцы

Последние пятьдесят метров.

– Капитан Слоник, слева чисто.

– Понял, капитан Берг.

Орудие на четыре-восьмой развернулось и ударило внутрь лагеря. Хорошая девочка. Славная. Рациональная только очень.

Где не надо – рациональная.

Люк. Прыжок вниз с четырех метров. Интересно, переживет ли этот прыжок моя беременность? Впрочем, моя первая беременность выдержала прыжок с шести метров. Не пережила она только Энстона… Проклятье. Тогда я ребенка хотела. Очень. Из меня его выбили сапогами с металлическими мысами. Теперь не хочу, и готова спорить, что меня в живот даже муха не укусит.

Маловато света из растрескавшегося потолка, а фонарика у меня нет: пуля в рюкзак прилетела, и точно фонарику в линзу. Зато уже есть автомат, сняла с оператора орудия на четыре-восьмой. Он ему больше не понадобится.

Движение теней слева… Черт! Не успела.

Он стоял напротив меня, держа на прицеле. Здоровый бычара. Бронежилета нет, как и у меня. Это он напрасно, напрасно… Если верить описанию Дженни, сам Белка. Белка нужен живой. Но глубоко осознавший бренность своего существования.

– Дяденька, не бей меня! Ну пожалуйста! Я больше так не буду!

И голову, голову набок, глазки понаивней.

– Пушку сюда!

Да бери, жалко, что ли, через пять секунд подберу.

– И сама! Живо!

Плечи, плечи опустила. Голову вперед, шею вытяни, взгляд искательный. Ты жертва, может быть, жертва педофила. Походку не забудь. Мыски и коленки внутрь. Руки безвольно вдоль тела. Сиськи не прячь! Тебе и так особо нечего прятать, вот и не прячь. И живот отпусти.

Есть. Глазки загорелись. Ближе, ближе. Взгляд снизу вверх, доверчивый.

– Ну! Ближе!

А думаешь, мне дальше надо?

– Дяденька, а ты не будешь меня бить?

– Что? А-ААААА!

Нож, просто нож. Мой старый добрый тактический нож, для всего пригодный: оконную раму отжать, веревку отрезать… А сейчас одно движение – и брюхо ниже ремня располосовано. Неглубоко. Не помрет, но боль чудовищная. Стою, гляжу сверху вниз. Не люблю я педофилов.

– Капитан Слоник, у меня Белка. Координаты ориентировочно под пять-двенадцатой на первом ярусе катакомб.

– Понял, капитан Берг. Я на территории, прошел четыре-восемь. Сейчас пошлю кого-нибудь.

– Только не в люк, терминатор туда не пролезет. Обходи через восемь-восемь. Иду дальше.

Нагнулась, выдернула ремень у едва дышавшего Белки. Обмотала запястья. Подумала. Нет, его ж судить будут. Если я добавлю ранение уже после того, как обездвижила, сама под суд отправлюсь. Ладно… С усилием оттащила его к стене, усадила.

– Сиди так, наши придут, вынесут, жить будешь.

– А-а-а…

– Не ной. Не смертельно. Сдашь всех, кто над тобой, – получишь срок поменьше.

Это если тебя из чистой вредности не выдадут Саттангу – за издевательства над индейцами. А могут, могут.

– Ты… кто?

– Я-то? Мать Чудес. Не узнал?

Белка отшатнулся так, что ударился затылком о камень.

– Ты… живая. Ты вышла…

– Я не вышла, я пришла. За своим скульптурным портретом. Он мне нравится, прикинь?

– Он… Я ничего не трогал! Все там стоит! Все в целости! Забирай, все забирай!

– Это в круглой крипте, что ли?

– Где?

– Дурень бескультурный. В комнате, в комнате! Над которой раньше сам храм был!

– А-а… да! Да! У-у, как больно…

– А не хрен потому что. Ключи где?

Он как-то странно оттопырил подбородок. Я не сразу догадалась. Запустила руку под потный ворот, сорвала цепочку с карточкой.

– Ладно, отдыхай.

Проверила еще раз, не осталось ли оружия. Порядок.

– Слышь… – позвал Белка. – Ты сама-то на кого работаешь? Не Мать же ты Чудес…

– На землян, успокойся. На государство. Судить будут наши. Законы помнишь? Во всех штатах первого радиуса, и тем более на Земле, смертной казни нет.

– Ну ладно. Ты не думай, я говнюк, но я за наших. Я боялся, ты из Эльдорадо.

– Да? – я смерила его взглядом. – А кому, по-твоему, эта статуя предназначалась? И чьи переговоры ты тут прикрывал?

Он вытаращил глаза:

– Нет! Это люди из четвертого округа были! И статуя для их командующего была! Там этот, как его, принц. На всю башку чокнутый. Не знаю, кем он себя считает, шанхайским императором, что ли. Энстон!

– Энстона год назад сняли. И военного министра тоже поменяли.

– Во как… Значит, говоришь, Эльдорадо… Ладно, у твоих врач-то найдется? А то мне ведь есть, что сказать. Много чего есть. Я ценный пленный, пусть меня берегут. Ой, что-то все плывет… Ой, худо мне… Это от потери крови… Ой, я грохнусь сейчас…

– Сиди и жди. Или падай, если хочешь. За две минуты не помрешь.

До самой крипты мне никто не встретился. Тяжелая дверь. Карту в замок. Дверь открылась без звука.

Потолка в крипте почти не осталось и сверху лился пыльный свет. Посередине на небольшом возвышении стоял металлический контейнер с погрузочными ушками. Так, где у нас сканер, вот у нас сканер… Черт! Еле успела отскочить. Грани контейнера с грохотом развалились во все стороны, открыв плотно и добротно сколоченный деревянный ящик.

Ну здрасте, называется. Это мне сейчас еще лом искать. То есть меня никто не заставляет, конечно. Но мне чертовски важно открыть этот ящик первой. Пока никого нет. Я должна кое-что спросить у Матери Чудес.

Ломика не нашлось. Моим ножом вскрывать такой ящик – на полчаса возни. Ладно, я девка грубая, и патронов у меня до хренища. Стрелять в каменной крипте это, конечно, мазохизм. Мазохизм в квадрате, если у тебя нет защиты на уши. И фраза «очень хочется» лишь усугубляет вину.

В наушнике связи что-то шелестело, но говорить я не могла: во-первых, оглохла, а во-вторых, горло забило пылью.

Но ящик я разнесла к чертовой матери.

Внутри была солома. Целый ящик соломы, спрессованной так, что она сохраняла форму, даже когда доски превратились в щепки. Я рвала ее и разбрасывала.

Она появилась внезапно.

Солома вдруг кончилась, и в пыльном солнечном луче, упавшем сверху, вспыхнула радуга.

Великая Мэри.

– Рядовой Маккинби!

Маккинби и сам слышал. Сплошной грохот выстрелов в канале связи.

– Не отзывается, – сказал Крис.

Доля мгновения.

– Сержант Золд, принял командование!

– Есть, капитан Слоник, сержант Золд принял командование!

– Быстро! – рявкнул Крис и нырнул в люк, оставив щит снаружи.

Маккинби прыгнул за ним.

– Где? – спросил Маккинби на бегу.

– Крипта!

Она была потрясающей.

Размером точно с меня, но божественной красоты. Голограмма, которую Август так и возил с собой, оказалась не то что бледной копией, а какой-то даже пародией на нее.

И еще она была живая. Она следила за мной внимательными сапфировыми глазами. Глаза огромные, миндалевидные, сильно поднятые внешними уголками к вискам. Она вообще выглядела не статуей, а живой женщиной, просто покрашенной золотом и застывшей в удобной ей позе.