Юрий Никитин - Alouette, little Alouette…

– А этот ее проект? – спросил Фирестоун. – Узнали, с чем он связан?

Он заметно насторожился и подобрался, как для прыжка, Максим сказал медленно:

– Не стоит тревожиться, у нее все чисто. Никакие наши разработки она не использует. Свое грандиозное строительство затеяла сама и по своей воле. Общий план, как она сказала, начертила сама…

Он остановился и посмотрел Фирестоуну в глаза, видит ли тот, что его дочь врет, однако магнат мотнул головой.

– Не делайте такие глаза, – ответил он с удовольствием и даже некоторой ехидцей, – у нее диплом дизайнера международного класса… это сейчас просто. Пара недель обучения, можно даже без появления в аудитории, лишь бы экзамен сдала лично, и вот вы уже специалист! В мое время все доставалось труднее.

Максим сказал нехотя:

– Преимущества дистанционного обучения. В мире остался всего десяток университетов, зато там собрано все лучшее. В общем, она закупила большой участок земли и подписала соглашение с КриоРусом о том, что размороженных будут перевозить прямо в ее реабилитационный центр.

– Ого, – сказал Фирестоун. – Это… реально?

Максим кисло улыбнулся.

– Ваша дочь пошла в вас.

Фирестоун спросил настороженно:

– Простите…

– Деловая хватка, – пояснил Максим. – Таких центров еще нет, но понадобятся остро очень скоро. В нашей лаборатории опробовали новый метод замораживания и размораживания теплокровных с одновременным восстановлением нервной ткани… Или, говоря доступным вам языком, мы брали больных мышей, а еще умирающих от старости и болезней обезьян, замораживали… через недельку размораживали и одновременно лечили, так что те получались на выходе здоровыми. Главная проблема крионики не в том, чтобы суметь разморозить, хотя и это было проблемой до недавнего времени, а чтобы размороженные не померли через недельку от старости и болезней. Иначе какой смысл замораживаться?.. Мы эту проблему на днях решили.

– А этот центр? – спросил Фирестоун, – он… для чего? Хотя да, начинаю догадываться.

– Для адаптации к новому миру, – пояснил Максим. – Грубо говоря, человек прошлого века в нашем мире даже дорогу не перейдет без проблем, а еще умрет от ужаса, увидев вас вот на экране! Он не сумеет справиться с домашней электроникой и, самое главное, не сможет общаться с людьми этого мира. Вот потому и нужно…

– Понял, – прервал Фирестоун, задумался на миг. – Да, влюбленность не отбила у девочки фамильную деловую хватку. Вас записала в учредители?

Максим опешил.

– А меня зачем?

– Пользуется вашими достижениями, – объяснил Фирестоун деловито. – Вы имеете право… Хотя да, я понимаю…

Максиму не понравился его ускользающий взгляд, спросил с подозрением:

– Что там еще хитрое?

– Ничего абсолютно, – заверил Фирестоун. – Насколько понимаю свою дочь, она намерена принести вам этот центр реабилитации в качестве своего приданого. Потому и не заморачивается.

Максим вздохнул.

– Думаете, еще не отказалась от своей блажи? У нее столько вокруг блестящих красавцев из мира моды, спортсмены, модельеры… эти, как их, визажисты…

Фирестоун засмеялся.

– У девочки здоровые вкусы. И крепкая хватка. Лучше сдавайтесь сразу. Полагаете, ее реабилитационный центр чисто благотворительный?

– Смотря как подойти, – ответил Максим с осторожностью.

Фирестоун некоторое время хмыкал, поднимал брови, наконец сказал с сомнением:

– Это не совсем коммерческое, однако… при грамотной постановке дела может принести прибыли больше, чем любая выгодная коммерция.

– Мне это не нужно, – возразил Максим с достоинством. – Я – ученый.

Фирестоун засмеялся, погрозил пальцем.

– Но раз отказываетесь, то чувствуете, что может стать вашим. Ладно, зятек, до следующей встречи!

И снова, когда экран погас, Максим остался с полуоткрытым ртом и с чувством непонятной злости.

Голова тяжелая, даже ночью старался понять, почему дожившие до ста тридцати лет в ясном уме и памяти кончают жизнь самоубийством, а вот идиоты живут, идиоты всегда живут, хотя вообще-то, когда проснулся, сообразил, что идиоты все-таки мрут еще раньше.

Такое ощущение, что организм решил, будто завершил все задачи, поставленные перед ним изначально. Но все-таки, как ни крути, человек должен жить вечно.

Возможно, скрытый механизм самоубийства прячется уже не в ДНК, а в самой психике? И еще один важный вопрос: если человек сам желает умереть, зачем насильно заставляем жить?

С другой стороны, если это не сам он желает умереть, а тупой инстинкт, который заботится не о человеке, а о человечестве?

Но задачи и требования общества требуют, чтобы человек с его накопленными знаниями жил вечно…

Надравшись кофе, отправился на работу, а когда вылез из машины, чувствуя себя чуть ли не стариком, скривился от яркого солнечного света, даже прикрыл глаза ладонью.

Солнце похоже на разрезанный апельсин, такая же сочная радостная оранжевость, даже протуберанцы есть, но настроение так и осталось мрачным, даже когда переступил порог лаборатории.

Все на месте, Френсис сразу повернулся к Максиму, противно свежий и бодрый, даже взбодренный.

– Шеф, Аллуэтта говорит, что уже можно приступать к поэтапному возвращению к жизни крионированных!

Максим не успел среагировать, как за него мягко ответила Аллуэтта:

– Можно… однако не сразу.

– Это как? – спросил Френсис с непониманием в голосе.

– Сперва, – объяснила она, – нужно выстроить сеть реабилитационных центров! Думаете, они нужны только алкоголикам и наркоманам?.. Или разведенным парам?

Максим кивнул и молча ушел к своему столу. На Аллуэтту посматривал искоса, стараясь не привлекать внимания. За это время не стала держаться увереннее, тем более нет и следа от привычной наглости, но сейчас это уже не тупая лаборантка, не понимающая, в каком мире оказалась, голос звучит ровно и профессионально, словно в самом деле знает, о чем говорит… а то и в самом деле знает, все-таки это не высокие технологии нейрохирургии.

После всеобщего молчания Френсис промямлил кисло:

– Ну да, конечно, но все же размораживать нужно…

– Можно, – уточнила она, – а нужно ли, лучше решать в каждом случае отдельно. И не сразу в мир, а сперва в реабилитационный центр, где подготовят к жизни в резко изменившемся мире… Первый такой центр я начала создавать на свои деньги, а потом получим транши от правительства. В конце концов, министерство здравоохранения не сможет остаться в стороне, иначе его закидают камнями.

Евген с бодрым видом потер ладони.

– Деньги получим, половину распилим…

Она посмотрела холодно, в голосе появились нотки высокомерия:

– В моем реабилитационном центре пилить ничего не будем. У меня достаточно денег, чтобы не отщипывать от и без того нищего бюджета.