Екатерина Чернявская - Хозяин зеркал

– Ты не бойся, он дойдет. Он очень упрямый.

– Я знаю. Джейкоб тоже был очень упрямым.

– Джейкоб?

– Мой брат.

– Другой брат? Э, красивая, сколько у тебя братьев? Может, второй согласится принять за тебя калым?

Герду вопрос почему-то взволновал. Сколько у нее в самом деле братьев? Кей. Джейкоб. Джейкоб и Кей. Девушка нахмурилась, а потом счастливо рассмеялась:

– У меня один брат! Я вспомнила: Джейкоб не умер. Он просто стал… – Тут она замолчала.

– Э-э, – сказал Салим, – красивая, как пери, и такая же дурноватая. Не помнит, как собственного брата зовут.

Но Герда действительно вспомнила, куда подевался Джейкоб. К сожалению, она вспомнила не только это. Вздрогнув, девушка привстала и оглянулась. Ничего не было видно, кроме мокрого тумана.

Нет. В тумане послышались шаги. Герда сжалась, не зная, кто выйдет из белой мглы. Кей? Джейкоб? Иенс, мертвый и с сетчатыми глазами? Туман раздался. В освещенный круг ступил человек с лицом знакомым и в то же время бесконечно чужим.

– Что ты там видел? – шепнула Герда.

Человек остановился перед ней, улыбнулся и успокаивающе произнес:

– Все будет хорошо, Клара. Поверь мне.

Она не знала, верить или нет, потому что человек с двойным лицом мог и соврать, и сказать правду. Герда совсем растерялась, но тут над дюнами разнесся возмущенный вопль Салима:

– Ну вы даете оба! Опять перепутали имена. Вечно вы путаетесь, люди.

Кей рассмеялся – и секунду спустя Герда подхватила его смех.

Когда над восточным горизонтом вспыхнула серебряная полоска, они вернулись в караван-сарай. Кей тащил гитару и что-то мурлыкал себе под нос.

Шахрияр уже не спал. Стоя на утреннем холодке, он кормил верблюда с руки медовыми финиками. Заметив троицу, караван-баши обернулся и неприветливо бросил Кею:

– Я ведь просил вас уйти до рассвета.

Кей, ничуть не смущенный, улыбнулся:

– Что, даже не хочешь получить плату за свое гостеприимство?

Бывший султан взглянул на него надменно:

– Что ты можешь рассказать такого, чего я еще не слышал?

– Рассказать не могу. Могу спеть.

Кей уселся на край колодца, обнял гитару и тихо приласкал струны. Над двором поплыл один-единственный дрожащий звук, а затем в него вплелись слова:

Герда опять обхватила себя за плечи, но уже не от холода. Суровый человек плакал. Слезы одна за другой скатывались по его худому лицу и висли на бороде. Герда всмотрелась и за спиной плачущего увидела вставший из марева город. Город дрожал, как фата-моргана, и были в городе высокие белые минареты и округлые купола мечетей, и были в городе сутолока рынка и прохлада укромных переулков, арыки и фонтаны, дворцы и сады. В одном из дворцов печальная черноволосая женщина сидела на мраморной кромке бассейна. Услышав песню, женщина оглянулась, и ее огромные глаза, казавшиеся еще огромнее из-за обметавших их теней, расширились. Женщина протянула руки…

Марево рассеялось. Они вновь стояли посреди пыльного двора, и слезы на лице сурового человека высыхали.

– Ты мне не поможешь, – сказал он.

– Я мог бы вернуть тебя назад, когда стану Хозяином Круга, – проговорил Кей. – Да ты бы и сам мог вернуться, если сумел выйти на Мыс.

– Ты мне не поможешь! – прокричал человек. – Уходи! Я сделал свой выбор, и ничто не в силах его изменить. У судьбы одно лицо, и лицо это – смертная маска.

– Ты ошибаешься.

– Уходите.

И они ушли. Салим с гитарой жалобно смотрел им вслед, а верблюд все так же равнодушно пережевывал финики.

Кей запрягал волков, которых на ночь отпустил поохотиться. Наверное, волки вдоволь набегались в облачных лесах, гоняя снежных косуль и зайцев. Вид у зверей был довольный, но Герда старалась не смотреть на их измазанные темным пасти.

Закончив, Кей обернулся:

– Вот что… Я, конечно, перед Шахрияром старался держаться молодцом, но ты извини… я не знаю, как добраться в Долину. Придется возвращаться в Город.

– Это ничего, – сказала Герда. – Я знаю.

– Знаешь?

– Да. Я поняла, когда Салим сказал, что Заокраинный Мыс не в где, а в когда.

– И что это должно означать?

Девушка улыбнулась:

– Старьевщики могут пройти всюду, где есть старые вещи или воспоминания. Я ведь несколько лет провела с ними, могла бы и раньше догадаться.

Кей уселся в сани и задумчиво присвистнул.

– Хорошо. А как мы Старьевщика найдем? Что-то я их давно не видел…

– Это уже совсем просто. Понимаешь, я торговала глиняными свистульками в Городе. Только это были не простые свистульки. В Городе очень мало осталось радости, даже у детей. А вот в окрестных селах еще встречалась. Если ребенок хотел позвать Старьевщика, надо было сделать так: трижды повернуться на одной ноге, зажмуриться и сказать: «Господин Старьевщик, господин Старьевщик, возьми мою радость, дай мне монетку». И ждать, не оборачиваясь, пока не услышишь шум крыльев за спиной. Если услышал, значит, Старьевщик пришел. Он давал тебе свистульку, и ты в нее дул. И тогда твоя радость – хорошая мысль или воспоминание – переходила в свистульку… А потом, когда малыш в Городе покупал такую свистульку и в нее свистел, ему всегда было радостно.

– А ты что, тоже им радость продала?

– Нет. – Герда вздохнула. – Старьевщики еще подбирают никому не нужные вещи. Как вороны на свалке. И меня они подобрали, когда я была никому не нужна. А потом, когда стала нужна… или думала, что нужна… тогда они меня отпустили. Они вообще-то неплохие, Старьевщики, только падки на все блестящее.

Кей пожал плечами:

– Ладно. Все равно ничего лучшего я придумать пока не могу. Зови своего Старьевщика.

Герде сделалось немного жутко. Она видела, как бледнели и вытягивались лица у деревенских ребятишек, дунувших в свистульку. Поэтому и морские змеи, и коньки совсем не казались ей такими веселыми, как маленьким покупателям. Поэтому она не играла со свистульками в Городе, даже когда было совсем грустно, – стыдно ведь пользоваться чужой радостью, особенно когда знаешь, чего она стоит.

Вздохнув, Герда встала, зажмурилась, трижды крутанулась на одной ноге и скороговоркой пробормотала: «Господин Старьевщик, господин Старьевщик, возьми мою радость, дай мне монетку».