Олег Ростислав - Закон Дарвина

Гунн стал Гунном не только в боевом смысле этого слова.

– Деньги – это тлен, – согласно кивнул Батырбай. – Но без них – никуда. Тем более сейчас. Олжас, скажи, почему ты ничего не делаешь?

– А что я могу сделать? – Гунн улыбнулся. – У меня много денег. Даже очень много. А что мне они дают? Только относительную безопасность – заокеанские чиновники берут взятки точно так же, как наши, только больше. А так… я еще бессильнее многих. Мне не спрятаться.

И в этом он был прав. С началом оккупации на него пытались было зариться люди. Разные – большие и маленькие…. Помогали и деньги, и знакомства. Именно поэтому миллионера, чьи сыновья живут в юртах и охотятся на лис дедовскими способами, стали считать просто чудаком. Одним из многих потихоньку стареющих казахов, которые безнадежно пытаются угнаться за глупыми обычаями. Олжаса это вполне устраивало. С дурака спрос меньше.

Молча попивая сделанный своими руками кумыс, Гунн лениво думал… обо всем. Но больше – о положении. Ведь Гунн вполне имел возможность улететь куда-нибудь… хоть в ту же Австралию да жить там припеваючи. Климат, конечно, не такой, но чем хуже? Ничем.

Но почему-то улетать никуда не хотелось… Даже больше – хотелось заплатить кому-нибудь и сколько угодно, чтобы снова появился Назарбаев – чтобы собрали ополчение, чтобы оккупантам дали отпор…. Вот только некому платить. Некого собирать. Нечем вооружать….

Мысли Олжаса прервал нарастающий звук двигателя и сухое шипение тормозов за забором. В ворота судорожно застучали.

Проблема в том, что к ним привязываешься.

Верещаев имел в виду мальчишек. Своих мальчишек, как он их называл. Эдьку, Петьку, Димку, Юрку, Илюшку, Никитку. Это из старичков. А еще Игорек, еще один Димка, и третий Димка, и тезка Олег, и Санек, и Иринка, и Тома – это уже «здешние», прибившиеся… Своих нет – привязываешься к чужим. А потом оказывается, что – война, и история стара как мир: ребенок пройдет, пролезет, пронырнет там, где взрослому сразу хана.

Для себя Верещаев решил: как только наладится система агентуры, все эти разъезды и ходьба несовершеннолетних прекратятся. Хватит играть в пионеров-героев. Из «советского пантеона» – двадцати четырех самых знаменитых пионеров-героев – погибли восемнадцать, Верещаев это хорошо помнил.

Но это он решил для себя. А умом понимал, что – нет. Не получится так. Да и какой смысл в этом, если детей не спрятать даже в тылу – нет его, этого тыла, хоть самого плохонького, голодного и холодного? И настанет день, когда ему придется узнать о первом из погибших мальчишек. И чем тогда оправдывать себя? Или и не нужно никакое оправдание и все так и должно быть в такое время?

Был уже третий час ночи, но он не спал. Сидел и вспоминал первого из отправленных…

…Петька был его учеником – в школе. В каком-то смысле – его крестником; четыре года назад… да, четыре… Верещаев вытащил Петьку и его брата Димку из воронежской беспризорщины – голодных, злых, никому не верящих и уже почти поломанных, балансирующих на самом краешке, на тоненькой ниточке остатков мальчишеской гордости и храбрости. И опять ужаснулся – в тысячный раз! – сколько таких вот ребят – умных, талантливых! – пропадает на улицах «выбравшего демократию» государства. Но он никогда не считал, что сделал что-то необычное. Он просто так жил. Сколько раз над ним насмехались! Какие слухи распускали про него… Как не верили, что тут нет никакой корысти. Считали дураком, провокатором, извращенцем…

А он просто так жил.

…Когда братья отправились с ним сюда, Верещаев удивился, если честно. Он не мог понять, чем заслужил такую верность. Да и не особо старался вникнуть, в последнее время навалилось столько дел… Когда встал вопрос – Димка Ярцевский, князь, чтоб его, поставил этот вопрос ребром и на дыбы – кого отправлять выяснять проблему с накопительными лагерями для детей – он долго думал, перебирал, прикидывал. Тоже была ночь, точнее – поздний вечер, теплый и тихий. Он долго бродил за околицей, пока не промок насквозь от вечерней росы, а из низин не выполз туман. Дав здоровенного кругаля по холмам, Верещаев спустился в ложок, перебрел его по мосту и остановился. Задание было тяжелым (слова «смертельно опасное», «невыполнимое» он старался не употреблять, дистанцироваться от их смысла). Нужен был подросток – умный, ловкий, храбрый, с быстрой физической и психической реакцией, мотивированный… Таким условиям отвечали многие из его ребят. Но именно это и затрудняло выбор. Он не представлял себе, как будет приказывать такое. Ведь это… Своим ребятам Верещаев никогда не врал. Но сказать такуюправду… отправить фактически в никуда?

Он досадливо помотал головой, прогоняя эти мысли. Хорошо командовать дивизией – можно давать любые задания, не видя в лицо тех, кем командуешь…

Верещаев прошелся по мостку туда-сюда. Решительно пересек его (чудились какие-то звуки), поднялся на склон и остановился.

На гранитном валуне – одном из тех, которые притащил сюда в незапамятные времена ледник, – удобно сидели Петька Зубов и две девчонки из местных, его ровесницы. Рядом на камне стояли три пары кроссовок. Вся троица прерывисто хихикала и обменивалась какими-то обрывками реплик. Связно говорить или просто связно хихикать у них не получалось, так как Петька ухитрялся одновременно целовать взасос обеих и активно шарить руками под джинсовыми юбочками и в вырезах блузок. Девчонки в долгу не оставались. Ясно было, что все трое в восторге.

«М-да, – подумал Верещаев. – Интересно. Вот и вся война – кому она сдалась, когда тут такое?»

Выждав, пока все это безобразие перейдет в активную фазу раздевания, Верещаев подло и рассчетливо хмыкнул.

– Ой! – хором пискнули девчонки и прыснули в темноту, на ходу пересмеиваясь и пытаясь привести себя в порядок. Через две секунды одна вернулась, подхватила кроссовки и, выдав: «Извинитееее!» – канула в ночь окончательно.

– Уй! – вякнул Петька, стремительно краснея и застегивая штаны. – Уй-а!!! – издал он негодующий вопль и подскочил, дергая молнию обратно.

– Что такое? – ласково осведомился Верещаев.

– Прищемил, блин, – плаксиво ответил Петька. – Больно же!

– Представляю, – согласился Верещаев.

– Это из беженцев девчонки, – зачем-то пояснил Петька, забираясь на камень с ногами.