Евгения Мелемина - Библия улиток

Стакан воды и пучок вяленостей, скорее всего, крысиные бока или что-то в этом роде. Воду я выпил. Крыс отодвинул в сторону.

Поднос убрали. На стол легло потрепанное письмо. И снова меня передернуло – мой почерк. Словно я когда-то в забытьи написал приглашение на две персоны, я поставил подпись и пустую строчку, в которую можно внести имя второй персоны.

– Пиши.

– Что?

– Имя.

– Чье?

– Свое имя.

– Я пойду в Край?

– Да, – подтвердил охранник. – Ты пойдешь в Край со мной, доктором Сантаной.

Лампа содрогнулась. Крысиные бока застучали в стакане. Где-то совсем рядом прошла тяжелая техника.

– Можно мне поговорить с вашим лидером? – спросил я. – Край – не то место, куда можно просто так взять и завалиться с автоматом наперевес…

Синдромер оперся ладонями на стол, покачался взад-вперед, словно задумчивая цапля.

– Никто не должен знать лидера клана.

В висок мне уперлось дуло пистолета.

– Хорошо, – сдался я.

И написал в пустой строке, изо всех сил стараясь изменить почерк: Марк.

Выглядело так, будто строчка никогда и не была пустой.

– Марк – и все?

Дуло стало настойчивее.

«Марк Комерг».

Охранник посмотрел внимательно.

– Хотел навестить родственника? – спросил он с едва уловимым ехидством.

– Нет, – мрачно ответил я. – Никаких родственных связей. Никаких трагедий. Я его с детства терпеть не мог. Он смеялся, когда меня укусила лисица, а когда я застрял вниз головой в вентиляционной шахте, он сказал, что теперь кровь прильет к моей голове и я умру. Я рыдал в этой трубе часа два. Так что… а что с Сантаной?

– Никто не должен знать о судьбе пленных.

– Спасибо хоть на том, что позволили узнать о моей собственной…

Однажды я болтался на грани и готов был сломаться, но прошло целых два года, на протяжении которых я пил и шлялся по собраниям. Моя кровь остыла, чувства притупились. Я по-прежнему выносливый и сильный, я даже готов взвалить на себя «сайлента» и делиться с ним нервами, кровью и дыханием, такое мало кто способен вынести, а я могу. Передо мной всего лишь маленький охранник-синдромер, и ни одной причины оставить его в живых. Сломайся я сейчас – картинно выхватив из его рук пистолет и пристрелив одноглазого, я, может быть, вырвался бы на свободу и вызволил Сантану, оставив за собой гору трупов.

Но я точно знаю – человек не должен убивать и причинять боль.

Не должен, даже если не все об этом знают.

(Вы все равны.)

Синдромер свернул письмо, аккуратно спрятал его в нагрудный кармашек и так же аккуратно пристегнул меня наручниками к кушетке.

– Можешь спать, – разрешил он и вышел, оставив на столе слепящую лампу с отвратительным оранжевым плафоном.

От ее света я сполз под стол и посмотрел: скамейка привинчена к полу. Непростое это все-таки местечко. В подтверждение мысли в коридоре лязгнула увесистая решетка, загромыхали замки. Наверняка перекрыли этажи и выход…

Я пережил допрос синдромеров. Меня даже пальцем не тронули. Капитан Белка говорил: если ты не проявляешь агрессии, то ее незачем проявлять по отношению к тебе. Он бы посчитал, что именно его наставления спасли меня сегодня.

Только это неправда. Агрессия – это не только попытка сломать кому-нибудь нос или дать пинка. Агрессия – это все то, что мешает или не нравится другим.

Наручник звякнул. Руку перехватило тугим кольцом. Это значит, что лечь не удастся, придется спать сидя. Уткнувшись лбом в колени, я закрыл глаза и попытался впасть в транс. Это забавная штука, Ани когда-то вычитала: если долго всматриваться в темноту под веками и считать про себя до десяти и обратно, то можно достичь состояния покоя и умиротворения.

Мне бы сейчас не помешало.

Вместо темноты я увидел золотистое сияние, красные пятна, мятущиеся блики. Словно щедро отсыпали галлюциногена – все из-за чертовой лампы.

Я собрался с силами, настроился и начал видеть не просто красные пятна, а ровные кирпичики, которые бодро запрыгивали друг на друга, суматошно отстраивая стену.

Ани говорила, что если представить, что окружен мощной непробиваемой стеной, никто не сможет причинить боль и влезть в душу.

Здорово, но не мой случай. В моем случае стена – не символ защиты. Скорее проклятие.

Кто там был? Реллик был. Уверенный и хладнокровный, будто надзиратель.

В детстве Реллик устраивал страшные истерики, стоило его только задеть: валился на пол, сучил ногами и с диким ревом бился башкой. Луций знал об этом и тайно крал его рисунки и игрушки, а потом приходил смотреть на реакцию… Мы недолюбливали его, потому что он был «новенький» – капитан перевел его с Неба-2.

Тенси был. Лондон был.

Ани и их учила впадать в транс, и оба они когда-то отдавали Ани свои леденцы. Капитан не понимал, что приятного в сладком, но пошел навстречу – раз в неделю, недоумевая, синтезировал прозрачные конфеты и раздавал с обязательной лекцией о сахаре и о том, в каком виде наш организм приспособлен его принимать.

Ани любила конфеты больше, чем кто-либо, и была младше всех нас. Такая маленькая, что плакала по любому поводу, но не абсурдно и глупо ревела, как Реллик, а со смыслом – словно плач ей дан был как единственный способ обратить на себя внимание и выжить. Ей доставалась уйма внимания – с ней играли, дарили леденцы.

Кенвер был.

На Небе он писал Ани записки. Передавал их через меня – сам стеснялся, и обязательно прятался где-нибудь в то время, когда она получала и читала записку.

Кенвер, Реллик, Тенси, Лондон… И Луций.

Кто из них убил Ани?

Я помню очень мало, потому что был поражен и… выпотрошен. Смерть выглядела так абсурдно, что мне хотелось вызвать ее на разговор и объяснить всю нелепость того, что она творит с людьми.

Но она редко является на зов. Я был бесполезен и жалок, как суслик.

Все разошлись – очень быстро разошлись, вслух объяснив, куда и почему уходят, а я все метался между стеной и трупом.

Луций стоял позади, прислонившись к «сайленту», и вырисовывал на земле диковинные узоры тяжелым металлическим прутом.

Он поднял голову, когда я кинулся к «Тройне». Поймал меня за шкирку, развернул, сбросил на землю и вбил прут мне в плечо.

Выстрелы-выстрелы. Сухой дождь, пробитая насквозь качающаяся листва. Луций с наклоненной головой, ветер.

Я сплю?

Мне снилась Ани. Она стояла в сиреневых коридорах Неба и сосала леденец, глядя большими сосредоточенными глазами, а я стоял у вентиляционной шахты и ловил телом все пули, которые видел за свою жизнь. В конце концов их стало так много, что я превратился в кашу и начал стекать по решетке шахты вниз, а они все стучали и стучали, выбивая искры и вязкие фонтанчики.

Ни одного синдромера на улицах города-корабля после этого я не увидел. То ли они жили в канализациях, то ли умели растворяться в воздухе, но город был настолько пронзительно пуст, что походил на сайлент, оставленный пилотом.