Евгения Мелемина - Библия улиток

Командор выслушал, медленно моргая воспаленными веками.

– Моей задачей никогда не было защищать вас, – наконец ответил он. – Я должен был защищать тех, прежних. Их больше нет. А что такое вы – мне наплевать, и как вы будете подыхать, меня тоже не волнует.

– На мой взгляд, ты херню несешь, – честно сказал я. Он умел вывести меня из себя за несколько минут и жутко бесил своим неуместным снобизмом.

Командор прищурил глаза и стал похож на аллигатора.

– Марк, есть такие моменты, которые называются точками невозврата. Все, что копошится после них, обречено по определению. Ничтожная попытка капитана возродить планету была обречена с самого начала. Не нужно было ничего возрождать. Если цивилизация не способна защитить себя на высоких уровнях развития, значит, она развивалась неправильно и зря. Значит, ошибка была совершена когда-то очень давно – допустим, слишком поздно изобрели колесо. Это непоправимо. И гибель такой цивилизации – ее закономерный конец, который не переиграть.

– Капитан переиграл.

Командор хмыкнул и исчез с экрана. Его заменил Край – наш Край, с хрустящими пальмовыми листьями, поражающий воображение яркостью красок и невероятными картинами: льющимися плавно холмами, цветущими ветками, картинно качающимися прямо перед камерой, белыми редкими крышами домиков… нужно очень внимательно присмотреться, чтобы увидеть переливы защитной пленки, накрывшей рай словно шатер – столик гадалки с хрустальным шаром.

Я увидел «сайлента». Бесшумный, гибкий, он медленно продвигался сквозь ветви шагом патрульного полицейского.

– Более сильные особи выбирают себе лучшие места обитания, – сказал Командор. – Слабые сидят в своих пустыньках. Им даже в голову не приходит сдвинуться с места.

Это была правда. Никому из северных городов не приходило в голову покинуть их в поисках лучшей жизни. Да что там – мне тоже не особо хотелось…

«Сайлент» на экране развернулся и пошел обратно. Я не смог разглядеть его имя: кто-то вымазал корпус машины серо-зеленой краской, такой же, как и вездеход Дема.

– Капитан говорил вам, что вы все равны? – спросил Командор.

– Исключение было, – тихо отозвался я. – Так как нам доверили «сайлентов»…

– То вас заодно и кастрировали.

– Что?

– У тебя пробел в словаре? Вдумайся, Марк. Кем еще назвать здорового мужчину, который способен только мечтать, придумывать небылицы и сажать цветы, но не может защитить свою жизнь и жизнь своей подружки?

Кисель я допивать не стал. Просто не мог. Он не лез мне в глотку, хотя я был очень голоден.

– Я виноват, ага. Не убийцы, а я.

– Их останавливают, Комерг. Не ложатся под них подыхать, а останавливают: берут в руки ствол и стреляют. Хочешь продлить свою жизнь и спасти пару-другую друзей – научись, наконец, стрелять по целям, и я выдам тебе Ворона, как и обещал. Небольшая услуга мне за долгую жизнь для тебя и твоих близких – здесь хватит на всех.

– Нет.

Командор мотнул головой и откинулся назад – я разглядел, что по ту сторону у него все так же, как было по эту: кружка с чайным пакетиком справа, фуражка слева.

– Засиделись мы. Пора и честь знать. – Мне очень нравились эти его старинные фразочки, но не нравился их смысл.

– Вытащи от синдромеров еще одного человека. Тоже последний ребенок. Сантана.

– Этот парень много что понимает в выгоде и мало – в дружеских услугах, – коротко сказал Командор.

– Сам разберусь.

Еще один рай – хомячий рай обиженной программы. Командор мог все: он мог связаться с капитаном Белкой, мог послать сигнал бедствия, мог впустить в свои катакомбы сотни тысяч людей и обеспечить им достойную жизнь, а не мрачное существование, он мог разнести синдромеров, мог уничтожить Край, но он ничего не делал.

Он исправно включал и выключал вентиляцию в своих лабиринтах и следил за температурой морозилок. Квереон, оставленный человечеством с надеждой на возрождение, превратился в программу «умный дом» и нес чушь, от которой у меня зубы начинали ныть.

Даже капитана Белку было проще понять, чем Командора.

К черту его. Думаю, он все-таки сломался, и делать здесь больше нечего.

И все-таки перед тем, как уходить, я прошелся по глухим темным коридорам с глазками аварийных ламп на потолке и завернул в жутко любопытное для меня место: на крошечный балкончик над зияющей пропастью.

С первого взгляда казалось, что пропасть пуста. Но привыкнув к темноте, можно было рассмотреть смутные линии чего-то огромного, черного, в чем хотелось узнать «сайлента», но не удавалось ни с какого ракурса.

Это была аналогичная разработка, оставшаяся с тех времен: спящий исполин-ворон, безупречный, тяжелый и молчащий совершенно иным способом, нежели «сайлент».

От молчания этой машины веяло холодом и угрозой, но я долго мог рассматривать его плывущие линии, массивные выступы и развернутые плечи с ребристым покрытием, на котором тускло мерцал свет единственного огонька, спрятанного прямо под надзорным балкончиком.

– Привет, – шепотом сказал я, но шепот разнесло по углам, словно на крыльях вороньей стаи.

Ворон поражал меня так же, как школьников поражают кости тираннозавра или светскую модницу, привыкшую к изяществу золотых цепочек, поражают килограммовые серьги египетских цариц.

– Нравится? – шепнул над ухом динамик. – А ведь я подыскиваю для него пилота. Был бы ты хоть немного поумнее…

Отвечать Командору я не стал.

С восхищением и уважением к прошлому, создавшему эту потрясающую красоту и силу, я долго стоял на балкончике и думал: как все-таки странно схожи бывают изобретения…

Прямо с балкончика я полез наружу по жутко головоломным лестницам. Все они были снабжены огоньками-указателями и привинчены к отвесной стене. Забавно оказаться посередине пути, если Командор погасит указатели: висишь себе над пропастью, и лестниц вокруг целые толпы и пучки. И куда ни полезь – вечно получается, что лезешь ты вверх и вбок, но никак не вниз, чтобы вернуться на исходную и отдохнуть, и не вверх, чтобы выбраться из ловушки.

Хитрая штука эти лестничные лабиринты.

Развинтив люк, я осмотрелся и вылез на разбитый бетонный язык, похожий на взлетно-посадочную полосу. Люк втянуло обратно, и его очертания безукоризненно вписались в узор трещинок на покрытии.

Дул сильный ветер, чуть не срывая с моего плеча рюкзак. Ободранный плащ и вовсе грозился лопнуть пополам и улететь. Тучи ползли черные, с оливковой изнанкой. Нездоровые тучи. Солнца я не увидел вовсе. Вместо него по небу тащилась прямоугольная дрянь, похожая на взмывшую ввысь пачку сигарет.

Тихонько гудел напряженный воздух. Вдали все так же покачивался город-корабль, но теперь он явно готовился затонуть – с него бежали крысы. Ровными рядами, пригнувшись, с короткими стволами наперевес, они бежали размеренно, но торопливо.