Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег

– Да, – подтвердил Сутягин жалобно, – вчера там была какая–то перестрелка. Не то тридцать, не то сорок убитых. – Он вздрогнул. – Послушайте, неужели это…

– Я не размениваюсь на мелочи, – сухо сказал Человек без лица. – Довольно! Я ищу своего друга, а ты числишься в моем черном списке, и сам знаешь, почему. Я хочу знать, где Филипп и что с ним стало.

– Вы не к тому обратились, – с горечью сказал Сутягин. – Филипп…

Он неожиданно умолк и стал озираться по сторонам.

– Ну? – прогнусавил Человек без лица.

– Ходили слухи, что он… – И Сутягин сделал собеседнику знак пригнуться, после чего прошептал ему что–то на ухо. Человек без лица выпрямился и в свою очередь огляделся.

– Вот так, – сказал Сутягин. – Я не знаю, за что, но… Я всего лишь скромный служащий, понимаете?

– Понимаю, – кивнул Человек без лица. – Что ж, оттуда мне вряд ли удастся его вызволить. А при чем тут Орландо? Кстати, его же показывали недавно в сериале, который идет в трех измерениях в прямом эфире. Постой… Ну да, ведь они же могут использовать компьютерного двойника. Тогда понятно.

Сутягин развел руками. Человек без лица вытащил из кармана бумажник и стал отсчитывать бублики.

– Что вы делаете? – спросил Серж с удивлением.

– Считай, что тебе повезло, – важно сказал Человек без лица. – Я как господь бог: даю человеку шанс, а использует он его или нет, это уже его дело. Извини за беспокойство. И помни: никому ни слова, не то я передумаю.

Гномон, окончательно сбитый с толку, пошел провожать гостя. На пороге он остановился.

– Если увидите Филиппа… если он жив… передайте… – Сутягин замялся.

– Всенепременно, – буркнул Человек без лица, удаляясь, и шаги его стихли на лестнице.

Оставшись один, Серж долго смотрел на деньги, не решаясь к ним прикоснуться, но потом все же пересчитал их и убедился, что стал богаче на маленькое состояние. Жизнь немедленно обрела самый достойный смысл, оставалось только дать ей нужное направление. Убожество окружающей обстановки немедленно бросилось Сутягину в глаза. Разумеется, ноги его больше здесь не будет; и так он слишком долго все это терпел. Гномон припомнил все измывательства Вуглускра, презрение коллег по работе, знаки власти и богатства, на которые он зарился с неприязнью и надеждой, что когда–нибудь он тоже станет таким и тогда сможет плюнуть в лицо всем тем, кто прежде унижал его. Сутягин распрямился и почувствовал, что стал выше ростом. Нищета больше не давила на него; он был свободен, здоров и независим. Ему представилось, что он убивает себя непосильным трудом: пора положить этому конец. На эти деньги он сможет отправиться куда–нибудь на острова Сатурна и безбедно прожить там остаток жизни. Теша себя этой мыслью, Серж добрел до кровати и уснул, не думая больше о Матильде.

Сумерки снизошли на Город. Шаркая крыльями по асфальту, унеслись последние везделеты. Улицы опустели; изредка проплывала патрульная машина, разрезала прожектором тьму и растворялась в ней. Военное положение и вспыхнувшая эпидемия обязывали к строгим мерам, и мышкетеры зорко охраняли покой Города верхнего, города честолюбцев и везунчиков, города гномонов и вуглускров, города–мечты. Истребители остерегались залетать в Город нижний, в котором жили бродяги, бандиты и просто несчастливцы, не находившие себе места в этом мире, где не было ничего, кроме Города, и где все стремилось слиться с ним, стать его частью. Поэтому никого не беспокоила длинная очередь, тянувшаяся к желтому неказистому дому на границе двух городов. Хвост очереди, как змея, закручивался за угол, однако люди все прибывали и прибывали. Все они походили друг на друга: невзрачные лохмотья, лица, обезображенные нищетой, и робкая надежда в глазах странно сближали их. Одни переговаривались между собой, другие стояли молча; очередь проходила быстро, люди всасывались в черный пролом, и новые спешили протиснуться на их место. Какой–то юноша с тонким, изможденным лицом, возникший из тени, спросил, что здесь происходит.

– Мы на мукомольный завод, – пояснили ему.

– А что это такое?

Ему объяснили, что это завод, на котором перемалываются му́ки, из которых потом делают снотворные таблетки для богатых. Известно, что богачи предрасположены к страданию, которое заложено в самом их богатстве, и вообще любят дурью маяться. Чтобы отвлечь их от омерзительно сладкой жизни, которую они ведут, и выпускаются особые таблетки из человеческих мук, иначе называемые кошмарином. После приема такой таблетки всю ночь будут сниться всякие ужасы, что богачам почему–то очень нравится. Но производство кошмарина – дело тяжелое, кропотливое и неблагодарное, и на то, чтобы получить один ящик таблеток, уходит, так сказать, чертова уйма сырья. Спасает производителей лишь то, что в Городе хоть отбавляй желающих поделиться своими муками, особенно по сходной цене; оттого–то тут и выстроилась такая очередь.

– Значит, я с вами, – сказал юноша и встал в конец.

Сосед впереди с сомнением оглядел его.

– А ты вообще когда–нибудь страдал, парень? Учти, здесь некачественный товар не пройдет: страдать надо хорошо, на совесть, иначе ничего не выйдет.

– Я страдал на совесть, – проговорил юноша.

Под глазами у него лежали черные круги, углы губ оттянулись книзу, волосы пребывали в беспорядке. Очевидно, он не заботился ни о своей одежде, пришедшей в окончательную негодность, ни о себе самом: его худоба привела бы в полнейший восторг сторонников любой диеты, и только по некоторым черточкам, по улыбке и ямочкам на щеках в нем можно было признать прежнего Филиппа Фаэтона. Ибо это был именно Филипп.

Бежав, он растворился в небе: но человеку отведено место на земле, и Фаэтон вернулся к людям. Он стал изгоем, нищим, отверженным; Город раздавил того, кто когда–то был женихом дочери Вуглускра. Он узнал нужду, он узнал ненависть, он узнал бессилие. У него бывала лихорадка, его бил озноб, и теперь, в очереди, у него закружилась голова. Он пошатнулся и оперся рукой о стену. Сзади напирала и дышала толпа, и Филипп дал увлечь себя в пролом. Служитель написал на нем мелом номер и послал к другому служителю – он безропотно подчинился. Перед глазами у него мелькали красные и зеленые круги. Он забыл, зачем он здесь.

– Садитесь! – рявкнул служитель. – Давно страдаете?

Филипп поднял голову. Сухой кашель раздирал ему грудь; он скорчился на стуле.

– Страданиеметр сюда! – приказал служитель. Он обмотал прибор вокруг руки Филиппа. Стрелка застыла на максимуме.

– Ничего не понимаю, – сказал служитель и начал перемерять. Стрелка упорно отказывалась двигаться.

– Не подходите, – заключил служитель. – Слишком высокий уровень. Следующий!