Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег

На углу улицы он столкнулся с ветром.

– Что ты тут делаешь? – спросил молодой человек.

– Дую, – ответил ветер.

– Ну и дуй отсюда, – неприязненно сказал Филипп.

Ветер сделал вид, что не слышал, но в душе решил, что этого он так не оставит. Встав на цыпочки, он стал красться за Филиппом, поджидая удобный случай, чтобы отомстить, но тот вел себя осторожно: переходил улицу только на красный свет и вообще держался благоразумно.

Когда Филипп поравнялся с площадью, на огромном экране возникло лицо Орландо Оливье, который, как звезда, был поистине вездесущ: он уговаривал сограждан мыться только той синтетической водой, которую изготавливает завод Вуглускра. Несколько ненароком случившихся при этом особей женского пола, завидев всеобщего любимца, попадали в обморок. Филипп бросился им на помощь, но неожиданно взвыли сирены воздушной тревоги, и экран заслонило лишенное выражения пухлое лицо, в котором Филипп безошибочно признал бессменного правителя Города генерала Дромадура. Те, кто упал в обморок, вскочили и бросились врассыпную, подгоняемые священным ужасом.

– Граждане… будьте бдительны…

Филипп зажал уши и кинулся прочь. Дромадур ревел, грозил, гремел, проклинал, рокотал ему вслед.

– Всякий, кто смеет подавать подобный пример… а–а–а…

Филипп свернул на какую–то улицу. От быстрого шага он запыхался и все еще зажимал руками уши, чтобы не слышать. Улица казалась пустынной, только впереди одиноко маячил тонкий женский силуэт. Филипп опустил руки. То, о чем вещал экран, уже не имело никакого значения; теперь для молодого человека существовала лишь музыка – музыка его сердца, и она вела его помимо его воли. Незнакомка то приближалась к нему, то удалялась. Она шла, не оборачиваясь, и Филипп желал, чтобы так было вечно: больше всего в эти мгновения он боялся увидеть не то лицо, которое искал. Ветер швырнул ему под ноги банановую корку, Филипп поскользнулся, пребольно упал, но в следующий миг был уже на ногах. Девушка исчезла: боясь потерять ее из виду, Филипп побежал, и за поворотом угадал присутствие, наполнявшее его таким теплом. Уродливые дома, выстроенные между четвертой и пятой мировыми войнами и напоминавшие поставленные вверх ногами ступенчатые пирамиды, неожиданно стали самыми прекрасными на свете. Там, среди их грязных стен, незнакомка приостановилась. Оглянулась. Подняла на него свои огромные, сияющие, широко распахнутые глаза в обрамлении черных ресниц, с этим странным, чуть удивленным, чуть застенчивым выражением, прелесть которого нельзя передать никакими словами бледного человеческого языка. Филиппу показалось, что она смутилась, и оттого, что он мог быть причиной ее смущения, он смутился тоже; но все его существо ликовало.

Забияка–ветер сорвал с головы девушки шляпку и понес на уровне третьего этажа, радуясь, что наконец–то смог досадить. Легко, без малейшего усилия Филипп взмыл ввысь, догнал шляпку, завладел ею и приземлился рядом с девушкой, которая ждала его с улыбкой на мягких, округлых губах. Тут на юношу напал ужаснейший столбняк. Он застыл как вкопанный, потому что девушка показалась ему еще красивее, чем прежде. В этот вечер у нее были волосы с лазоревыми и серебряными прядями и изумрудные губы, искрящиеся блестками; но это была именно она – Филипп признал бы ее из тысячи, – и она же находилась здесь, рядом. Всё это казалось чудом, необъяснимым и непостижимым. Девушка протянула руку, по–прежнему улыбаясь. Филипп смешался.

– Простите, – пробормотал он, не зная, куда деться, и желая провалиться на сто метров под землю, в казематы, где, как говорили, Дромадур держал своих пленников – тех из общественно опасных смутьянов и цветов–мутантов, кого ему удавалось поймать. – Это ваше.

– Да, – сказала она просто, глядя ему прямо в глаза.

– Вы меня помните? – спросил молодой человек с надеждой. – Мы были вчера вместе на празднике у… – Он запнулся; неожиданная мысль о Матильде обожгла его.

– Да, – подтвердила незнакомка, не сводя с него своего спокойного взгляда. Только в нем Филипп черпал свою уверенность.

– Мы можем еще где–нибудь встретиться? – спросил он робко (потому что желал спросить именно это).

– Нет, – сказала она. – Я не могу.

– Пожалуйста! – горячо попросил Филипп. – Только раз. Один–единственный.

– Нет.

Филипп вздохнул и повесил голову. Неожиданно лицо его озарилось.

– Тогда я приду на свидание один. И буду приходить каждый день.

– Зачем? – спросила девушка. – Вы такой красивый, у вас наверняка кто–то должен быть.

– Когда–нибудь, лет через сорок или через шестьдесят, вы снова пройдете по этой улице. И я расскажу вам, как долго я вас ждал. Вы будете тронуты и пожалеете, что так жестоко обошлись со мной. А я не хочу, чтобы вы жалели, пусть даже обо мне.

– Вы будете ждать? – спросила девушка. – Сорок лет, это… это очень много. А вдруг я больше не пройду по этой улице? Вдруг я не хочу знать, что меня кто–то ждет?

– Но вы уже это знаете. Я буду ждать вас.

– Хорошо, – сказала она, перестав улыбаться и глядя на него по–детски серьезно. – Завтра, в половине восьмого.

– Значит, в четыре, – сообразил Филипп. – Я провожу вас?

– Нет. Иначе я не приду.

Она повернулась и, бросив на него ясный взгляд, ускользнула. Вот еще шаг, еще один, и она скрывается, исчезает, тает в солнечном свете, оставив в его груди что–то зыбкое, трепыхающееся, теплое – надежду.

– Пропал ты, – сказал ветер сочувственно–насмешливо. Он не одобрял человеческих слабостей.

Филипп ничего не слышал. Погруженный в свои размышления, он продолжал свой путь, и ему казалось, что отовсюду, со всех экранов и рекламных щитов на него смотрело ее лицо.

В то время как Филипп шел навстречу одному из восхитительнейших приключений своей жизни, некий молодой человек открыл глаза в своей квартире на сорок восьмом этаже (над уровнем моря) дома, называемого в просторечии не иначе как хрустальный дворец.

Некоторое время вышеозначенный молодой человек пролежал без движения; затем, охая и стеная, попытался определить, на месте ли его голова. Голову так и не удалось найти, из чего ровным счетом ничего не следовало, кроме того, что он ее где–то потерял. Все прочие члены и органы также пребывали в ужаснейшем беспорядке и, очевидно, требовали оперативного хирургического вмешательства.

– Свет! – простонал человек.

– Доброе утро, Орландо! – вкрадчиво проворковал домашний компьютер. – Как вы себя чувствуете?

Орландо боком сполз с кровати, путаясь в одеяле. Потолок в его спальне представлял небо (причем – в натуральную величину), а пол был устлан толстым слоем славословий в его честь.

– В полном шоколаде, – промямлил он.